Ралли Родина. Остров каторги

– Выспались? – улыбаясь, спросил он.

Мы вразнобой покачали головами.

– Да, – ответил я за всех.

– Тогда сейчас город смотреть поедем, – сказал Александр, и, судя по тону, это было не предложение, а констатация факта.

Впрочем, мы не спорили. Погоды в Красноярске стояли чудесные – солнце с прохладным освежающим ветерком, который шуршал зеленеющей листвой редких деревьев и играл с волосами прекрасных девушек, гулявших по широким аллеям. В таком ласковом июньском свете город был, по словам Шестакова-младшего, особенно красив; старинные дома с дощатой облицовкой здесь удивительным образом сочетались с новыми, многоэтажными «панельками». Что интересней всего, нигде на раритетных постройках я не видел «граффити» или каких-то других урбанистических отметин. Казалось, что каждый житель Красноярска относится к истории с уважением; в том же Чехове невежества было на порядок больше – и это учитывая весьма скромное население.

– Жил бы тут, – подойдя ко мне поближе, тихо признался Иван.

– Ну так живи, кто мешает? – пожал плечами я.

– Да нет, ну как так – взять и переехать? – тут же забормотал он. – Там работа, семья…

– Так и здесь будут, – сказал Ребе.

Он шел рядом со мной, а потому хорошо слышал наш разговор.

– Что здесь будут? – встрепенувшись, оглянулся на нас Шестаков-младший.

– Семья и работа – будет? – спросил я за всех. – Если сюда переехать?

– Семья первое время будет, – подумав, усмехнулся совладелец музея-мастерской. – Но потом обратно в столицу переедет, когда с работой ничего не получится. А тут у единиц получается, увы. Хотя город хороший сам по себе. Красивый.

«Что за странная ты, Родина моя, – думал я, шагая по улицам Красноярска и с грустью глядя на опрятные дома и людей, которые курили на балконах. – Там, где жизнь, работы и перспективы нет. А там где работа и перспектива, там жить невозможно – Челябинск тот же взять, одни заводы с их чадящими трубами… зато вакансий – тьма».

Вдоволь нагулявшись по городу, мы отправились в музей Шестаковых. Михаил на правах старшего стал нашим экскурсоводом – водил нас по выставке, рассказывал историю той или иной модели. Были здесь в основном советские и немецкие мотоциклы, и последние, как признавался сам Шестаков-старший, он любил до беспамятства.

– А «Уралы» – они, конечно, сделаны по образу и подобию «БМВ»… – со вздохом произнес он, касаясь руля старенького «М-72». – Но все-таки… совсем не «БМВ». Уж простите.

– Да мы и сами это поняли давно, – хмыкнул я. – И на Ирбите обязательно обо всем расскажем.

– А вы будете туда заезжать, да? Планируете? – оживился Михаил.

– Угу. Заранее договорились, чтобы нас там встретили и зафиксировали информацию по всем выявленным недочетам. Может, это их хоть немного на трудовые подвиги вдохновит?

– Ох, сомневаюсь, – признался Шестаков. – Не думаю, что вы единственные за черт-те сколько лет, кому это… – он снова коснулся руля «Урала», – не понравилось… Так что, каюсь, не верю я в победу здравого смысла.

Спорить с ним было трудно. Я и сам понимал, что наша критика вряд ли что-то изменит кардинально, но вода камень точит, да и для молчания у нас не было никаких причин.

«Хуже-то не будет, а вот лучше – возможно. По крайней мере, в теории».

Налюбовавшись чудесной выставкой ретро-мотоциклов и получив наши отремонтированные горе-мотоциклы, мы с Шестаковым-младшим вознамерились отправиться в бар, где нас уже ждали красноярские байкеры из его клуба, но я от коллектива откололся, сославшись на срочные дела – мол, надо вернуться в отель для скайп-конференции по работе. Друзья, конечно же, не возражали, и я поехал.

Правда, совсем не туда, куда сказал.

Это был тот редкий случай, когда я отчего-то счел нужным не говорить правды. На самом деле мой путь лежал вовсе не в отель, а в поселок Овсянка, где обитал весьма интересный человек по имени Лев. Мы познакомились с ним в 2012-ом году, когда я возвращался из кругосветного путешествия с ворохом ярких впечатлений, преисполненный эмоциями и воодушевленный. Тогда, на веранде его крохотного домика, столкнулись будто бы две разные вселенные – моя, которую можно было буквально за год объехать на мотоцикле, а на самолете облететь и вовсе за несколько дней, и вселенная Льва, ограниченная забором вокруг его участка в шесть соток. Льву было на тот момент шестьдесят восемь лет, и добрую половину жизни он прожил здесь, в Овсянке. Собственно, он же своими руками строил Красноярскую ГЭС (спасибо комсомольской путевке) и после триумфального запуска не придумал ничего лучше, чем пойти работать на эту же станцию фельдшером. Чуть позже он окончательно обосновался в Овсянке, прямо рядом с местным водохранилищем, и каждое утро, проснувшись и выйдя на крыльцо, наблюдал плод своего труда – и еще тысяч других людей, в том числе и заключенных, отправленных сюда тайком. Как рассказывал сам Лев, вид огромной плотины, вышек ЛЭП и тамошних зданий, угловатых, но безумно больших в сравнении с человеком вызывал в нем очень противоречивые чувства.

– Но важно не то, какие именно, – всегда подчеркивал мой знакомец, – а то, что вообще – вызывает.