Рампа и жизнь

Чехов босыми ногами бегал к телефону и дрожащими руками держал трубку. Всю ночь летели эти телеграммы, было ногам холодно, но все-таки этот холод не походил на петербургский.

И наутро букет чудесных белых роз от Ноева полетел к цыганке. Но так как Калхасы не особенно долюбливают цветы, то к букету была прикреплена сторублевая бумажка (полдюжины баранов).

* * *

За всю свою полувековую историю Художественный Театр несколько раз менял имена.

Был он:

«Художественно-Общедоступный».

«Художественный».

«Художественный имени Чехова».

«Художественный имени Горького».

Но я уверен, что в будущем он еще раз переменит свое имя. И будет просто тем, чем по логике и здравому смыслу он должен быть, то есть:

«Московский Художественный Театр имени В. И. Немировича-Данченко».

А эпиграфом к биографии великого волшебника будут выгравированы вдохновенные пушкинские строфы:

«Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог…»

И разве в будущем Москва не дождется памятника В. И. Немировичу-Данченко, бронзовой хвалы ему, залога бессмертия?

Помечтаем.

А может быть, как памятник Минину и Пожарскому, и этот памятник будет двойной:

«Владимиру Немировичу-Данченко и Антону Чехову»?

Гримасы революции

Десять лет, лучших молодых лет работал я в Русском Театре.

И вот, уже больше тридцати, работаю в театре западно-европейском.

Мне начинает казаться, что в театре я разбираюсь и кое-что в нем смыслю.

Кроме всего прочего, знаю директоров, художников, декораторов, писателей, актеров, музыкантов, прессу, и, если угодно, нет такого театрального здания в Европе, которого я не знал бы.

И вот теперь, если бы меня спросили: какая разница между западным театром и русским, то я бы сказал так:

– Разница такая, какая есть между титулами: Его Величества и Его Высочества.

Театр западно-европейский – Его Высочество.

Театр русский – Его Величество.

В России было около 1.000 театров и столько же театральных директоров.

Самым крупным театральным директором в России, да, пожалуй, и во всем мире, был Русский Царь.

Он «держал» в Петербурге – Мариинский для оперы и балета; Александрийский – для русской драмы; Михайловский – для французской драмы; Эрмитажный, Китайский, Петергофский и Гатчинский.

В Москве: Большой – оперный и балетный; Малый – русской драмы; Новый – для молодых драматических сил.

И все это делалось с размахом, совершенно не представляемым в Западной Европе. Например, французский Михайловский театр мог свободно идти сейчас же за Сот^е Frangaise.

Десятилетиями в нем играли такие звезды французского искусства, как Люсьен Гитри, Франсэн, Ферроди, Баллета, Роджерс и др.

Да и кроме того, над русским Театром сияла какая-то аура, особенная звездная диадема, чистейшей красоты венец, и этого не могла отнять у него даже революция.

* * *

Не случайно сказал Наполеон, что революция задумываются идеалистами, осуществляются палачами и используются проходимцами.

В начале октябрьской революции я очутился в Харькове.

Настроение было подавленное. Отталкивание от провозглашенного Рая – немедленное и глубокое.

А тут еще случилось худшее, чего я мог ожидать.

Харьковские актеры, на общем собрании, выбрали меня в президиум организующегося своего Союза. И с этого начинается хождение по мукам.

Революционная Чека арестовала певца – баса Гуляева. Певец был маленький и довольно бездарный, но тем не менее, актер, член Союза.

И вот с этим делом ко мне пришли мои товарищи по Союзу, Н. Синельников младший и А. Альтшуллер, проездом очутившийся в Харькове.

– Надо выручать члена Союза.

– Но как?

Наметили идти к коменданту города. Большевистская комендатура помещалась на Михайловской площади, в реквизированном особняке Бураса, крупного табачного фабриканта.

У дверей часовой – раздрызганный и неуклюжий, прислонился к стене, курит козью ножку. Шапка на затылке, ноги раскарякой.

– Можно видеть товарища коменданта?

Солдат мотнул головой по направлению к лестнице, и мы начали свое первое революционное восхождение.

На каком-то этапе нарываемся на другого красногвардейца.

Впрочем, гвардейского было в нем столько же, сколько в козьей ножке табаку Бураса.

– Вы куда?

– К товарищу коменданту.

Кивок головой в сторону ближайшей комнаты.

Входим. Стоим… Ждем. Начинаем кашлять.

Отворяется дверь, и появляется фигура, по всей видимости не вполне трезвая.

Фигура одета в офицерский костюм, на голове папаха, ноги в ночных туфлях. Лицо почти красивое, глаза умные.

– Что за люди? – юпитерским басом спросила фигура.

– Мы хотели бы видеть товарища коменданта.

– Я и есть товарищ комендант. По какому делу? Кто вы такие будете?

Почтительно докладываем, что мы представители местного артистического союза.

– Ага! Актеры, значит?

– Так точно, актеры.

Хриплый бас сразу переходит в нелишенный обвалакивающей теплоты баритон.

– В чем же суть дела, товарищи?

Объяснили, в чем суть.

– А вы ручаетесь за вашего товарища?