Рампа и жизнь

Попробуйте в до отказа перенаселенном городе разместить труппу по квартирам!

И прибавьте еще заботу, совершенно непонятную самому захудалому европейцу – нужно избежать мест неблагополучных по сыпному тифу.

Смерть косила Россию сыпно-тифозной косой.

А ведь тут даже от насморка надо было беречь каждого члена столь экономно составленной труппы.

И потом, – самые пустяки! Надо же было театр, театр достать!

Направляюсь к начальству. Начальство носит имя английского актера:

– Кин.

Кин – бывший рабочий харьковского паровозостроительного завода, ныне председатель совета рабочих депутатов.

Кин занят телефонным разговором и самым житейским тоном говорит в трубку следующее:

– Да что вы с ним списываетесь? Приказываю вам: расстреляйте его немедленно и делу конец. Что? Да, это мой приказ! А если не исполните, то я тебя самого в два счета к стенке поставлю. Понятно? Ну, вот и делу конец. Что? Письменный приказ? Я тебе такой письменный приказ нашью, что и своих не узнаешь. Что тебе шутки или революционная служба? Либо ты служишь, либо на легком катере…

Наконец трубка повешена и тем тоном, в котором еще не остыл смертный приказ, спрашивает:

– А ты, шляпа, чем дышешь?

– Товарищ, я дышу театром. Мне нужен театр. Я привез из Москвы труппу Художественного Театра.

И слово «театр» снова оказывает свое магическое действие.

– Вы привезли из Москвы театр? Присаживайтесь.

И сейчас же неизменное и обязательное:

– В чем суть дела?

Большевистская традиция заключается в том, чтобы на каждую вашу самую законную и невинную просьбу сказать прежде всего:

– Нет.

Затем вам предоставляется право и возможность вдалбливать в его деревянную башку всяческие соображения, которых он не поймет ни на этом свете, ни в будущем.

Меня, что называется, ни одним потом прошибло, покамест «Кин» начал отдаленно понимать, в чем дело.

А тут все время звонил телефон, что-то халифу на час докладывали, халиф неизменно и кратко отвечал:

– Расстрелять!

По совести должен сознаться, что мне было не по себе. Вдруг позвонит, ткнет пальцем и скажет:

– Возьмите этого молодца и расстреляйте – он мне густо надоел!

И все-таки в конце концов, городской театр, бывший синельниковский, был получен для гастролей артистов Московского Художественного Театра.

* * *

Теперь предстал новый этап: заказать афиши. Во всех типографиях вам отвечают:

– На штанах что ли я вам афиши печатать буду?! Бумаги нет. Красок нет. Ничего нет.

Но тут, по крайней мере, разговор ведется без смертных приговоров. Татарская брань, конечно, столбом стоит, но это дело – уже салонное, тут можно дружеским тоном сказать:

– Товарищ, давайте говорить делом и не будем заворачивать друг другу контрафалды. И бумага у вас есть, и краска у вас есть, но у вас слабо со спиртом, а у меня слава Богу! Времена трудные, надо друг друга выручать.

Общий язык найден.

И вот начинается благоденствие и мирное житие: театр играет, штандарт скачет, сборы переполненные, актеры едят и не только картошку, но и малороссийскую колбасу с салом, мечта поэта исполнилась, я хожу гордый – не подступись!

И вдруг новое осложнение.

Перед началом спектакля, каждый вечер ко мне приходят с записками то от Кина, то от Домбровского, то от других влиятельных лиц, какие-то товарищи с просьбой – устроить им местечко на спектакль. Отказать нельзя – и я приказал своему администратору оставлять мне десяток запасных мест.

И вот однажды, когда в соседней кофейне он передал мне эти самые запасные билеты, между нами, как чорт из-под земли, выросла фигурка какого-то весьма плюгавенького студента, который властно положил длань на мои билеты и строго сказал:

– Ага! Это что? Билетики для черной биржи?!

– Для какой черной биржи? Товарищ, вы с ума сошли.

И началось целое дело: о злоупотреблениях с билетами.

Тянулось несколько дней. При всей своей смехотворности, все же и оно стоило нервов. Оказалось, что вся «суть» дела в том, что студентик, предъявивший мне свой билет члена харьковского Чека, сам лично жаждет билетов на спектакль. Я ему их дал, и мы мирно расстались.

Но все это были цветочки в сравнении с ягодками, которые созревали на юге.

Телефонный звонок:

– Кто у аппарата?

– Полковник Б.

Мой добрый знакомый, бывший полковник бывшего генерального штаба.

Надо сказать, что незадолго перед тем в Харьков приезжал «фельдмаршал» Л. Троцкий, объявил мирный Харьков крепостью и назначил полковника Б. начальником этой крепости.

– Чем могу служить?

– Не угодно ли вам заехать ко мне на минутку по важному делу.

Я являюсь.

Грешным делом, думал, что дело в билетах.

Ничего подобного.

Полковник берет с меня честное слово полной тайны, потом подводит к географической карте и говорит:

– Видите эту линию?

– Вижу.

– Это – большевистский фронт. А эту линию видите?

– Вижу.

– Это – белый фронт.

– Дальше? – спрашиваю, как барон в «На дне».

– Дальше, – говорит полковник, – дальше вот что. Через несколько дней белые будут в Харькове.

И на реплику горьковского барона отвечает мне словами Чебутыкина из «Трех сестер»:

– «Не угодно ли вам этот финик принять?»

Очень был театральный человек.