Рампа и жизнь

Вместе с С. Л. Бертенсоном жили мы на квартире зубного врача Шварца. Благодаря всяческим связям, у меня скопилось большое количество старорежимной водки, которую я декоративно расставил под огромным зубоврачебным роялем.

Водка давала возможность время от времени устраивать легкие товарищеские пирушки, которые проходили дружно и весело, конечно, и как-то отдаленно тоже напоминали пир во время чумы, тем более что сыпной тиф, по всей справедливости, мог с чумою смело конкурировать.

И вот однажды торжественно объявляется реквизиция всего мужского населения для рытья окопов вокруг города. Дурной знак. Белый фронт подавался на юг. Большевики нажимали. От этой реквизиции были освобождены только артисты Художественного Театра. Сижу как-то в конторе, и вдруг ко мне молнией врывается харьковский актер Григорий Р., веселый молодой человек, рассказчик всяческих смешных историй и анекдотов. Он выступал в каком-то театрике, имел успех – и вдруг, как снег на голову, упала вышеупомянутая реквизиция на предмет рытья окопов.

– Ради всего святого, дайте мне вы, как представитель труппы артистов МХТ, записку, что вы меня знаете и ручаетесь, тогда личный начальник охраны Деникина устроит, что я буду освобожден от рытья окопов. Я к нему получил доступ, говорил с ним, и он обещал, потребовав только этой рекомендации.

Я выписал ему рекомендацию. Через некоторое время Р. явился ко мне счастливый и благодарный: от рытья окопов он был освобожден.

– Слушайте, – сказал он, – личный начальник охраны Деникина хочет с вами познакомиться, любит актерскую компанию. У вас есть выпивка, у него есть закуски. Устроим на лужайке детский крик?

– Устроим.

И условились.

Я пригласил из нашей труппы несколько человек, любителей «приложиться», и в том числе и В. И. Качалова. Как сейчас вижу его выходящим из театра в широком заграничном пальто.

Стол у Шварца был уже сервирован, не хватало только обещанной закуски и Р. Но через несколько минут прибыл и он со своими приглашенными. Приехала и корзина с закусками.

Вместе с корзиной вошел какой-то военный в великолепно сшитом френче с накладными Царскими инициалами на погонах.

Познакомились. Оказалось, это был начальник личной охраны генерала Деникина. Под его наблюдением начали выгружать из корзины всяческие закуски. И тут, при виде этих закусок, все ахнули. Только в мирное время, в первокласснейших московских ресторанах, в каком-нибудь «Яре» или «Стрельне», могли так приготовить закусочные блюда. Это была работа художника в полном смысле этого слова.

Розовая и прозрачная ветчина трубочками, масло в кругляшках, ростбиф как-то особенно нежно положенный среди аппетитной зелени, заливная осетрина под хреном и какие-то сосудики с майонезом, с белой подливкой, какие-то особенно блестящие маслины, ревельские кильки, сардины…

– Гриша! Но откуда, с каких небес все это? – невольно воскликнул я.

– А это вот от них-с, – ответил Гриша и указал на деникинского охранителя, который скромно и шутливо раскланялся.

У актеров лихорадочно блестели глаза, они потирали руки, отпускали остроты, разглядывали на свет царскую водку.

Наконец сели, хватили по одной, но по одной не закусывают, – хватили по другой и вонзились в сельдей, которые были распластаны на тарелках.

Восторженные актеры пустились в воспоминания о знаменитых ужинах после первых представлений, – особенно вспоминали «На дне» и «Осенние скрипки», – вспоминали московские торжища, еды и пития, – «Руси есть веселие пити», вспоминали города и вокзалы, славившиеся своими специальностями… И я в свою очередь вспомнил, что знал одного такого великокняжеского повара, закусочного специалиста, который был вынужден служить большевикам.

– И звали этого повара Мишей, – сказал я, – за здоровье Миши!

И поднял приветственно рюмку.

И вдруг мой сосед, охранитель Деникина, нагнулся ко мне и тихо спросил:

– Вы знали Мишу?

– Знал. Он служил у коменданта Харькова Домбровского.

– А Домбровского вы знали?

– Я раз его видел, но слышал о нем много хорошего.

– А что именно?

– Он вывез из Екатеринослава много буржуев в Одессу, да и в Одессе он оставил после себя хорошую память.

– А что в Одессе?

– В Одессе он вел беспрерывную борьбу с Мишкой Япончиком, который грабил население, любил артистическое общество, ухаживал за Тамарой Грузинской…

И вдруг я заметил, что охранитель нервно сунул руку в револьверный карман.

И я почувствовал, как смерть шевельнулась в складках моего пиджака.

Да, это был он!

Рядом со мною сидел Домбровский, большевистский комиссар в Харькове.

Стол шумел, галдел, и никто этой сцены не заметил, а я видел только стальные, на все решившиеся глаза. Еще одно пьяное слово, сорвавшееся с моего языка – и смерть сказала бы мне: – «здравствуйте…»

Рука Домбровского явно лежала на рукоятке браунинга.

Актеры затянули «Черных Гусар»…

А у меня в голове без конца проносилась только одна мысль:

– «Как я мог его не узнать?»

И стала ясна вся эта съедобная роскошь. Конечно, все это он «стяжал» из продовольственного вагона Главнокомандующего.

И хотелось, до какого-то болезненного ощущения, чтобы нечестивый пир этот поскорее кончился…