Ранее известная как Америка

Последовала пауза.

– Тысяча долларов свободы, – сказал он.

– Тысяча долларов свободы? – Я никогда в жизни не видел столько бабла. – Вы, должно быть, шутите.

– Мы говорим о полном доступе, приятель. За такой пропуск, тебе придется раскошелиться.

Это больше чем втрое превышало ту сумму, что лежала у меня в банке.

– А мы не можем как-нибудь договориться?

– Это необязательно, – ответил он, пожав плечами или, по крайней мере, смутившись. – Не мне же нужно попасть в Сан-Франциско.

Будь он чем-то большим, чем просто набор данных, я бы его ударил.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – сказал я.

– Думай столько, сколько потребуется, Эйнштейн. Если решишь, что хочешь уехать или приехать, в зависимости от обстоятельств, просто приходи в бар Пи-Джея на Фронт-стрит между девятью вечера и полуночью. Принимаем только наличными.

Я снял визор и увидел Барнаби, Рамми и Малыша Тима, которые стояли среди щепок от выломанной двери и смотрели на меня.

– Что такое? – Рамми, должно быть, прочла выражение моего лица, но я был слишком взвинчен, чтобы похвалить ее за быстрые успехи в учебе. – В чем дело?

– Президента Бернхема вынудили отправиться в отпуск, а Совет директоров обвиняет меня в нападении на скоростной поезд, – сказал я. – За мою голову назначена награда, и полконтинента считает меня террористом. Российская Федерация пытается помешать нам добраться до Сан-Франциско…

Я замолчал, потому что пол тряхнуло от землетрясения, а лампа, которую успели передвинуть к краю бокового столика, ударилась об изголовье кровати, примыкающее к стене. На мгновение мне показалось, что люди Блайта уже нас окружили.

Но это была всего лишь Мамаша Шухер, двигавшая своим грузным телом так энергично, как только могла. Она стояла в дверном проеме, тяжело дыша и так потея, что между ее грудей проступило мокрое пятно в форме бабочки.

– Это охрана, – выдавила она, задыхаясь. – Небось, кто-то им настучал.

В этот момент я услышал звуки их приближения: треск выстрелов в воздух (ра-та-та), призывающий очистить улицы, крики и барабанный стук сапог. Один залп из дробовика, две отдачи полуавтоматики и короткая очередь из пулемета, затем повтор («у каждой страны своя манера пальбы», – как любила говорить моя мама).

– Ребята, вам надо уходить, пока они сюда не добрались. – Она вздрогнула, потому что ритм выстрелов стал еще ближе. – Я попытаюсь задержать их внизу. Но особо на меня не рассчитывайте. У этих парней нет друзей, кроме тех, кто им платит.

Она поспешила прочь. Даже ее жировые складки затряслись. В «Старлайте» уже звучало эхо от свиста хлопающих дверей и криков паники. Я не знал, сколько людей было заперто в его неуютных номерах, но был готов поспорить, что почти все они занимались чем-то незаконным.

– Пожарная лестница, – сказала Рамми.

Единственное окно было тщательно закрашено – типичная страховка, чтобы ознобинщики не прыгали вниз, когда начнут спускаться. Я знал, что окно в нашем номере выходит на переулок, потому что вонь от мусора и мочи проникала даже сквозь стекло. Но было слишком темно, чтобы разглядеть, что там внизу, и понять, больно ли будет падать с четвертого этажа.

У нас была минута, максимум – две. Я попытался разбить окно кулаком, но только сбил себе костяшки на двух пальцах.

– Может, поможешь, Тим?

На лестнице послышался топот ног и бормотание Мамаши Шухер, которая перебирала извинения, просьбы притормозить, подождать-черт-побери-всего-секунду.

Тем временем Малыш Тим стоял и пялился на окно так, словно никогда раньше ничего подобного не видел.

– Ну же, Тим. – Из-за паники я чувствовал во рту металлический привкус, словно уже словил пулю.

Прошла целая вечность, прежде чем он сжал кулак и сделал замах. На пожарную лестницу обрушилось облако кремнезема: ржавая, чешуйчатая, мерзкая дрянь, сроднившаяся с этой ночлежкой сильнее, чем жвачка, сроднилась с богослужениями южан. В переулке четырьмя этажами ниже разместился захламленный лагерь бродяг, заполненный самодельными палатками, старыми матрасами, грязными заплесневелыми простынями.

– Ты точно этого хочешь? – Барнаби как будто сомневался.

– У тебя есть идея получше? – парировал я.

Малыш Тим протянул руку, чтобы проверить надежность перил. Они оторвались, оставшись у него в руке.

– Ой, – сказал он.

Постепенно вся эта крысиная западня стала накреняться все ниже, ниже, ниже. Я едва не бросился в окно вперед головой, пытаясь удержать ее, как будто это могло что-то изменить, но промахнулся всего на пару дюймов. С грохотом, тряской и всхлипом все рухнуло вниз, в вонючий переулок, ударившись о землю с металлическим грохотом, отчего у меня свело зубы. Падение обрушило запутанные веревки с развешанным бельем, незаконные линии водоснабжения, искрящиеся портальные кабели. С полдюжины бомжей, гнездившихся в палатках и матрасах своего лагеря, ныряли в поисках укрытия.

– Ой, – повторил Малыш Тим.