– Похоже, нам придется прыгать. – Падение может убить нас, но попасть в окружение наемников было бы гораздо хуже. Если они отправят нас в Техас, меня в итоге выпотрошат, как Тима, отправят в охотничий заповедник или еще что похуже. Что будет с Рамми, боюсь даже представить. – Вперед. Прыгай. Давай.
Малыш Тим почесал шрам на лбу.
– Я этого не говорил, Траки, но я никогда не был большим поклонником высоты…
– Сделай это. – Я его подтолкнул, и это выглядело так, словно муравей пытается сдвинуть с места советский танк-тральщик.
Ему удалось пролезть в отверстие. Когда он упал, я не услышал ни крика, ни стона и решил, что это либо хороший, либо очень плохой знак.
– Ты следующая, Рамми.
Рамми не стала спорить, но по выражению на ее интерфейсе я понял, что она испытывает сомнения. У нее было больше шансов получить повреждения, чем у любого из нас. Я мог лишь надеяться, что тот волнолом из мусора, который пеной заполнил переулок, смягчит ее падение.
Мне пришлось подтолкнуть Барнаби к окну. Он был тяжелее, чем казался, и, упершись подбородком в подоконник, не отпускал меня, сколько бы я ни толкал.
– А я думал, козы хорошо умеют лазать, – сказал я.
–
Я вытолкал его, лежащего на боку и вопящего, наружу.
Как раз вовремя: в ту же секунду в дверь ворвались пятеро телохранителей с пистолетами на изготовку, и все вместе принялись на меня орать.
– На колени! – ревел стрелок напротив меня сквозь металлическую зубную пластину. – На колени и руки на землю!
Я схватил рюкзак. Я прижимал его к груди, когда один из них выстрелил, и залп был такой сильный, что колени задрожали и меня отбросило назад. На секунду мне показалось, что я мертв. Затем я ударился коленями о подоконник и взмыл в воздух под шквалом артиллерийского огня.
21
На долю секунды я стал невесомым.
В
Затем небо закрыла огромная черная планета с хребтом из белых зубов.
– Ты жив, – сказал Тим.
– Это ненадолго, – ответил я.
Темные силуэты столпились у открытого окна над нами, и в тишине снова прогремели выстрелы. Малыш Тим поднял меня на ноги. Вместе мы пронеслись через обломки палаток и картонных жилищ. Барнаби прыгал и уворачивался, пробираясь сквозь груду людского имущества. Рамми перекатывалась на своих гусеницах и бульдозером прокладывала себе путь по переулку, разрушая еще больше самодельных жилищ, уклоняясь от наркоманов, разбуженных ото сна градом пуль.
Там, где какая-то пуля отколола кусок кирпича, мы проскользнули за угол, а затем нырнули в толпу. Малыш Тим все еще сжимал свою руку в перчатке у меня на запястье, и мне казалось, что моя рука вот-вот вылетит из сустава. Мы бежали по улицам зигзагом, пока не потеряли боевиков из виду, по крайней мере, на время.
– Что теперь? – спросила Рамми. Мы нырнули под темный навес кинотеатра прошлого века, чтобы перевести дух.
– Нам нужно перебраться через границу. – Я задыхался от острой боли в боку. Когда я положил руку на ребра, то в который раз готов был поклясться, что чувствую, как под кожей пульсирует нечто твердое. – Я могу провести нас через все двери. Но это дорого нам обойдется.
– Дорого – это сколько? – спросил Малыш Тим.
Я ответил ему, и он присвистнул.
– Тысяча долларов свободы, – повторил он. – Да я в жизни не видел столько налички.
– У тебя вообще есть хоть какие-то деньги? – спросил его я.
Он порылся в карманах своей куртки – их было так много, что он постоянно терял то, что ему удавалось раздобыть, и наконец извлек оттуда горсть мелких монет из четырех разных стран, часть из которых была облеплена растаявшей жвачкой и присыпана хлопьями табака.
– Кажется, у меня есть доллар или около того, – весело сказал он.
– Здорово. Теперь нам нужно где-то раздобыть остальные девятьсот девяносто девять. – У меня кончилось терпение, и я вышел из себя. – Скажи мне вот что, Тим. Какой смысл заниматься продажами, если ты
– Эй, придержи коней. Это несправедливо. Я буквально на днях продал пряжку от ремня.
– Да ты же ее не продал, – заметил я. – Ты ее обменял.
Малыш Тим пожал плечами, как будто разница едва ли что-то значила.