Раннее (сборник)

– Значит, за? Мы так и думали, садитесь.

Уже не двадцатые годы, когда комиссары писали из треснутых чернильниц на столах, застеленных «Беднотой»{252}. Кабинет был в дорогих шторах, с кожаными креслами и мягким диваном. А за спинами райкомовцев висел торжественный портрет Сталина, к которому, как воскурения жертвенного дыма, поднимались табачные клубы.

А объявили Наде, что в Морозовске, на случай отступления нашей армии, создаётся подполье – и она назначается туда как химик: изготовлять зажигательные смеси и взрывчатые вещества.

Надя так и сжалась, тут всё было нестерпимо и страшно. И само подполье – ведь за это расстреливают, она никак не ждала, что война может опрокинуться на неё таким. И: она только по теории знала зажигательные и взрывчатые вещества, а взяться делать сама? – никак бы не могла, да ещё в подпольи. (И зачем вообще она ушла с музыки на химию? Если покопаться, то потому, что в музыке слишком обострена иерархия первенства, ядовитость редеющих аплодисментов, и обидно быть невыдающейся; а в химии – нисколько. А вот теперь – взрывчатые вещества?..) А – Глеб? будет ли и он в этом подпольи? и как она останется там с этими мужчинами?..

Всё было так страшно и нескладно – Надя нашла в себе силы упорно отказываться: она вполне понимает патриотический долг и благодарит за доверие, но это выше её сил, и её нервы не приспособлены, и она не может расстаться с мужем…

– Да ваш муж уже в армии.

– Он дома, я лучше знаю!

– А вот пойдёте проверите, он уже с повесткой.

– Так я пойду его провожать!..

– Сядьте, сядьте. Сейчас будете писать обязательство.

Если б она была в тот момент понаблюдательней – она б заметила, что они сами едва не трясутся открыто от этого подполья. Она бы вспомнила, что сегодня в областной газете была статья секретаря обкома, что расстреляны два бежавших секретаря райкома. Пришло время Зозуле рассчитываться за свои блаженные годы правления районом – и вот всего-то он мог отправить только грузовик с имуществом, а самому приходилось оставаться. А тут ещё взрывчатые вещества, без знающего человека взорвёшься в два счёта. А никого более знающего, чем эта учительница химии, у него не было. И так на все её возражения и слёзы был ответ:

– Кто не с нами, тот против нас. Теперь, когда вы уже знаете, – вы должны согласиться или мы должны вас уничтожить.

А потом, чтоб не терять времени на уговоры, её заперли в отдельной комнате, пока согласится. У них и без того хватало забот: о рытье противотанковых рвов, об эвакуации тракторов, лошадей, подвод, массовой мобилизации мужчин, необходимых арестах, – пришёл начальник НКВД и занимались с ним. И горбун сказал про эту учительницу: «Слизняков нам не надо, найдём».

Надя за эти часы решила обманно согласиться, чтоб только отпустили домой, и увидеться, посоветоваться с Глебом. Секретарь комсомола взял у неё подписку о неразглашении и отпустил на два дня «подумать».

Обрадованно нашла она Глеба тут же, совсем никуда не мобилизованным, и, едва вышли из дворика райкома, стала рассказывать обо всём ужасе. Досказывала уже во дворе, дома. Непрерывная дрожь возникла в Наде, простёгивала всё неотвязней, – она уверяла, что от холода и от счастья, что он дома.

Хозяйка открыла дверь на их стук и в темноте протянула бумажку, принесенную без них. Жёлтый огонь керосиновой лампы вновь осветил временный приют молодых людей – стол, заваленный книгами, сундук с наставленной на него посудой, старый рассыпающийся комод и одинарную железную кровать с досками вместо сетки.

Надя рванула из рук Глеба – повестку – на обёрточной бумаге, расплывшимися чернилами, и опустилась на скрипнувший разболтанный стул. Глеб взял у неё и прочёл, что к пяти часам утра завтра он вызывается с военным билетом, паспортом, кружкой, ложкой и сменой белья в райвоенкомат.

«Им не победить России!» – чернел на столе эренбурговский заголовок. Свершилось! Революция звала! Молодая жена судорожными пальцами ухватила Глеба за локоть и смотрела гневно:

– Ты рад, что распутался, что тебе не мучиться, не решать, – уйдёшь, а со мной пусть делают, что хотят…

И задёргалась взрыдом, что, казалось, грудь её разорвётся. Глеб продолжал торжественно стоять у стола, отвердевшей рукой гладя волосы жены.

Им не победить России! К оружию, квириты!{253} Откуда-то добавлялось почти исполинских сил. Глеб пришёл в своё лучшее состояние, когда мог – всё.

– Надюша! – резко повернулся он, соображая сразу многое. – Бери чемодан, собирай в него самое главное, в четыре часа я сажаю тебя на поезд, и ты едешь в Ростов.

Она расширила глаза:

– Прямо к фронту?

– Глупенькая, что значит – к фронту? Там все родные. Они как-то живут?