Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)

Отсюда – особая задача прояснения оттенков разбираемых вопросов, в том числе того, который следом ставится самим Гуссерлем. Имея в виду только что высказанный тезис, он сразу же формулирует следующую проблему: если сказанное (в вышеприведенной цитате) верно, то в каком смысле в любом предложении (будь оно мнимо или действительно контрадикторным) утверждается, что предмет (Gegenstand) существует (existiert) или не существует? Приводится и пример: я говорю, что город Берлин существует. Но ведь точно таким, что и раньше, он (в каждый данный момент времени) уже не существует, напоминает Гуссерль. В самом деле, о каждом «предмете» вне сознания можно сказать, что фактически, «материально» он постоянно меняется. А вот сфантазированный [например, в любом эпическом, мифологическом источнике] предметный «образ», скажем, кентавра (с каким-либо именем) или излюбленного у Гуссерля мифического «льва» в принципе остаётся неизменным (его последующие толкования, сколь угодно изменчивые, здесь не обсуждаются).

Итак, в рассматриваемом тексте Гуссерль берется также рассуждать и на тему «парадоксов существования», которую можно было бы счесть другим, относительно самостоятельным разделом теории познания и логики, если бы философ именно здесь не связал ее с главной объявленной темой – проблемой интенциональности, в виде начинающегося здесь его различения «подлинного» (wahrer) и «интенционального существования (intentionaler Existenz)».

Отвлечемся здесь на время и от смысла данного различения, и от других (пусть и интересных) деталей разбираемой рукописи Гуссерля и перейдем непосредственно к вопросу, фундаментальному для анализируемого манускрипта, да и для будущей феноменологии: как и почему случилось, что уже и другие предшествующие философы XIX–XX веков, например, Больцано, Брентано и мыслители его школы, а потом сам Гуссерль – и вслед за ними, но ещё больше проторяя собственную дорогу, – увидели возможность разрешения целого ряда трудных проблем философии именно в разработке новой теории интенциональности? И удались ли эти ранние теоретические попытки Гуссерля?

Прерву на время конкретный текстологический разбор гуссерлевского манускрипта «Интенциональный предмет». Хочу рассказать заинтересованным читателям о закадровой интриге, даже о драматизме, характерном, по моему мнению, для становления гуссерлевской теории интенциональности. А поскольку этот драматизм отразился в том, как складывалось мое собственное исследование и гуссерлевской теории интенциональности, и разбираемого манускрипта Гуссерля, начну с этого пункта.

Призна́юсь: с самого начала изучения манускрипта у меня появилось искушение (пробужденное его четким заголовком – «Интенциональные предметы») обнаружить уже у раннего Гуссерля специальные разработки проблемы интенциональности. Я предположила, что Гуссерлю в этой работе удастся по крайней мере начать действительно разрешать трудности, в изобилии накопившиеся в философии (скажем, при попытках соотнесения вещей вне сознания и «предметов» сознания), как раз при помощи разработки интенциональных идей (при том, что итоги – более поздние многосторонние и глубокие интенциональные разработки Гуссерля, начиная с его «Логических исследований» – были мне известны и объективированы ранее в целом ряде также и моих работ).

Скажу заранее: мое предположение не подтвердилось. Более того, стали ясными парадоксальность и внутренняя драма этого раннего, как будто бы уже «интенционального поиска» Гуссерля.

Парадокс, по моему мнению, состоял вот в чем: путь был выбран Гуссерлем правильно (что подтвердилось позже). А вот на ранней стадии, когда этот путь только что обозначился, его содержательные маршруты и его перспективность рисовались, в том числе и самому Гуссерлю, весьма туманно.

Подтверждением моей оценки и может послужить как раз продолжение анализа манускрипта.