Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)

Полагаю, оправданно констатировать наличие специфического противоречия.

1. С одной стороны, Гуссерлем уже немало сделано, чтобы позже перейти к углубленной работе над интенциональной проблематикой (в частности, и над уже обсуждаемой им темой «интенциональных предметов»).

А подготовительная его работа парадоксальным образом выразилась прежде всего в убедительном обнаружении Гуссерлем… коренной неудовлетворительности традиционных и современных тогда решений в рамках той существенной области философских и логических исследований, где подвергалась многостороннему осмыслению достаточно подробно разобранное ранее соотнесение «вещей» вне сознания и «предметов» сознания. Различные борющиеся концепции (например, теории «отражения» в их крайних, примитивных или в более смягченных версиях, а также противоположные скептические теории, начисто отрицающие способность сознания, познания проникать в суть окружающего мира и, в частности, его предметных форм) имели общий корень в непроясненности, а то и в искажениях длительно-процессуального, внутреннего и специфического характера овладения – обязательно творческого – как предметными формами вне сознания, так и в жизнедеятельности самого сознания по их освоению.

2. И лишь впоследствии, уже осуществив специальные феноменологические исследования сознания, Гуссерль сумеет более органично имплантировать в свою целостную концепцию особую, весьма разветвленную теорию интенциональности. Действительно серьёзный шаг в этом направлении будет сделан Гуссерлем в очень недалёком будущем, уже во II томе «Логических исследований» – в виде начального, но уже специального и достаточно глубокого новаторского наброска целостной теории интенциональности.

Этот перелом, кстати, зафиксирован и библиографическими показателями. Так, в работах сейчас рассматриваемого нами раннего периода и т. п. (до «Логических исследований») слова-понятия «интенция», «интенциональность» употребляются лишь в исключительно редких, просто-таки единичных случаях, тогда как в «Логических исследованиях» частота их употребления многокр атно возрастает. Тогда разрастается и семья однокоренных слов, скажем: интенция – со множеством дробных разделений, например, предметная, конституирующая, пустая, номинальная, сигнитивная и т. д. интенции. Слова «интенциональность», «интенциональный анализ» и т. д. тогда становятся у Гуссерля весьма распространенными, употребительными.[211] Но пока, в середине 90-х годов XIX века, час рождения особой, именно гуссерлевской теории ещё не пробил… Этого и не могло произойти, ибо в философии только в XX веке стали появляться различные новые конкретные, частные разработки и общие теории «предметности».

Ценно уже и то, что ранний Гуссерль был необычайно чувствителен к историческим точкам провала и, наоборот, точкам роста философского знания. Это нашло свое воплощение также в анализируемом Манускрипте. В чем же именно? Получается (уже на основе основательного изучения более поздних разработок), что Гуссерль, не вполне полно и точно сознавая это, сначала объективно нацелился на расчищение почвы будущему исследованию интенциональности, почему, и тоже лишь объективно, без соответствующих формулировок, уже сложилось нечто родственное будущему методу epoché (т. е. заключения в скобки, воздержания от суждений, не обоснованных должным образом и бесконтрольно взятых из предложенных кем-то рассуждений). «После этих основательных рассмотрений (во всем манускрипте. – Н. М.), – писал Гуссерль – позволительно считать объясненным [факт] неподлинности, который скрыт в различении интенциональных и подлинных (wahren) предметов, соответственно можно считать разрешенными мнимые противоречия, в которые нас заводит рассуждение о представляемых предметах. Но поскольку рассуждения (Rede) такого рода неустранимы, то и там, где предметы на самом деле не существуют, лучше всего поступают тогда, когда дифференцируют способы выражения в подобных случаях – при различении “существующих предметов” как имеющих “собственный” (eigentiche) смысл и разговора о “представляемых предметах” как имеющих “несобственный (uneigentliche) смысл” (Ebenda. S. 335). Но тогда, делает Гуссерль как бы неожиданный более конкретный вывод, предложение “Всякому представлению соответствует какой-либо (ein) предмет” ложно, а предложение «Всякое представление представляет какой-либо предмет» – истинно» (Ebenda, S. 335).

Читатель наверняка уже понял, что у раннего Гуссерля (как, впрочем, во все другие периоды) ведётся обсуждение тончайших оттенков проблемы и её решений. (Кстати, людей, не привыкших к гуссерлевскому философскому стилю мысли, обычно очень утомляет необходимость распутывать причудливое кружево оттенков его рассуждений.)