Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)

«Гуссерль, – верно комментирует эту ситуацию Дж. Миллер, – никогда не сомневался, что эти понятия могут быть прояснены, а их употребление – теоретически “оправдано”; проблема состояла только в том, что это фактически сделано не было» (J.Ph. Miller, op. cit. P. 5).

Какие возможности видел здесь молодой Гуссерль?

В Манускрипте, подготовленном к лекции, прочитанной в Галле, Гуссерль связывает прояснение понятий анализа с «вспомогательными геометрическими представлениями» (geometrische Hilfsvorstellungen) (Ms. KI 28/30a). Дж. Миллер справедливо отмечает, что в данном случае Гуссерль хочет далее обосновать стремление своих учителей в математике Вейерштрасса, Дедекинда и Кантора, которые пытались обеспечить «последовательное, чисто арифметическое развитие анализа» (Ms. KI 28/30a). Уместна в этой связи и ссылка в I томе ФА Гуссерля: «Вейерштрасс имел обыкновение начинать свои эпохального значения Лекции по теории аналитических функций с таких слов: чистая арифметика (или чистый анализ) – это единственная наука, которая базируется на понятии числа. Она не нуждается в каких-либо предпосылках, постулатах и предварительных положениях (буквально так говорил он в летнем семестре 1878 и зимнем семестре 1880/1881 годов). За этим следовал анализ понятия числа в смысле кардинального числа (Anzahl)» (ФА 12).

Как показано в исследованиях философии раннего Гуссерля, такое почти что отождествление «анализа» с наукой о числах – в духе раннего Вейерштрасса – было затем преодолено Гуссерлем (J. Miller, op. cit. P. 31 и ff). Но стремление тесно и изначально связать их, несомненно, осталось.

Можно в общем и целом присоединиться и к хорошо обоснованному мнению Дж. Миллера о том, что даже на ранней стадии своего развития в качестве математика Гуссерль все же не следовал за Вейерштрассом слепо и что он «с самого начала своей работы в данной области искал основания анализа на более радикальном и строгом пути, чем тот, который виделся самому Вейерштрассу» (J. Miller, op. cit. P. 6). При этом необходимость подобной радикальности и строгости Гуссерль выводил (в чем тоже прав Миллер, ссылающийся на ранее упомянутый манускрипт) из факта постоянного существования теоретических и логических трудностей даже в условиях значительного прогресса знания (Ibidem. P. 24).

В раннем развитии Гуссерля были, как мы видели, разные причины, приведшие его от математики к философии. Но среди них на первое место можно смело поставить научно-теоретические основания. Ибо сам Гуссерль неоднократно увязывал эту рано овладевшую им страсть именно с философией. Да, это была именно страсть, горячее желание отыскивать, ясно и четко усматривать основания исследуемых областей, их фундаментальные понятия. И когда в математике он обнаружил, с одной стороны, огромный, поистине неограниченный прогресс в смысле прироста знаний, а с другой стороны, дефицит оснований и обоснований, в сущности, был предопределен его путь к философии. И имелся в виду поиск такой философии, которая учила бы ясному, отчетливому, строгому, проверяемому «усмотрению сущностей». Конечно, этот путь был необычайно трудным, он занял по сути дела всю жизнь Гуссерля. А в ранний период требовалось ещё найти к нему мост от достаточно конкретных математических занятий.

А это уже в ранний период развития Гуссерля было опосредовано более общим устремлением – приведу слова из одной гуссерлевой рукописи: «…просто ограничения [занятий] какой-либо сильно специализированной областью работы – это не то, в чем состоят ценность и достоинство. Это всего лишь неизбежное зло. Исследователь в полном смысле этого слова (vollkommene), который стремиться стать совершенным человеком, поэтому не позволит себе выпустить из поля зрения отношение науки к всеобщим и более высоким познавательным ценностям человечества. Профессиональное ограничение узкой областью необходимо; но целиком в ней замкнуться – значит заслужить законные упреки. И в особенности те работы должны представляться нам заслуживающими подобных упрёков, которые равнодушны к всеобщим вопросам, составляющими и фундамент их наук, и их ценность и достоинство, как и касающимися их положения в царстве человеческого познания вообще» (Ms. KI 28/25a – курсив мой. – Н. М.).