Ранняя осень. Повести и этюды о природе

«Артем Иванович, здравствуйте! Вы, наверно, уж забыли свою ученицу «Крошку Марго», с которой столько хлебнули горя! А ежели помните, то спасибо. Я же вас никогда — всю жизнь — не забуду! И написала б вам давно, да адреса вашего не знала.

В декабре того года, когда с вами случилась беда, я из «Восхода» уехала. Не подумайте, будто испугалась трудностей и удрапала с целины. Нет! Я просто перекочевала (меня отпустили честь по чести) в новый комсомольский совхоз. Помните, как я жалела, что не застала настоящей целины? И вот попала в только что созданный совхоз «Марс». Верно, романтическое название? Теперь я всем родным и знакомым так начинаю писать: «Привет с Марса!»

Нам с другой девчонкой, Лизой, сразу же дали ДТ-54. От радости чуть до неба не подпрыгнула! Трактор был почти новый, ремонт требовался небольшой, и мы его к марту кончили. За нами закрепили плуг, дисковую борону и лафет.

С каким нетерпением ждала я звонкую ту весну!

Выехали в степь рано: кое-где в низинках еще таился чахлый снежок. Признаюсь, волновалась… На экзаменах, когда десятилетку кончала, и то была спокойнее! Представьте себе: среди опытных трактористов мы, две девчонки невзрачные, казались кутятами. А они, эти бывалые, тертые калачи, снисходительно подтрунивали над нами, пичужками (так прозвал нас один глазастый верзила, Сашка). Ну, в общем, ничего, не обижали.

Последнюю ночь перед началом работы я и глаз не сомкнула. Такая глупая! Вы меня здорово поднатаскали, а вот нате: волновалась страсть как. Может, потому, что предстояло пахать дикую землю, которой еще никогда не касался лемех плуга? И еще, должно быть, потому, что все мы здесь собрались незнакомые друг другу.

«Встанет в борозде машина, увидят парни — засмеют до слез!» — думала я, ворочаясь с боку на бок. А за стенами вагончика ветер студеный скулил. И на сердце еще тоскливее становилось. Вдруг слышу шепоток с соседних нар: «Не спишь, пичужка?» — «Нет, — отвечаю тихо, — не сплю. А кто это?» — «А это я, Сашка. Ты там что, замерзла?» — «Ага, шепчу, замерзла. Ветер все тепло повыдул из вагончика». — «Хочешь, — спрашивает Сашка, — приду, согрею?» Зло меня взяло. Тут о работе переживаешь, головушка от разных страхов пухнет, а у него — на тебе! — баловство на уме. «Знаешь, — говорю как можно спокойнее этому Сашке, — заруби-ка себе на носу… и другим таким же ухажерам передай: если кто из вас сунется когда ко мне или Лизавете… звездану чем попало! Что под руку попадет! Уяснил?» — «Уяснил, — бормочет. — Одного не пойму: чего это ты о Лизке стараешься? У нее своя голова на плечах». Ну, я ему тоже и на это ответила… Только зачем… зачем я вам-то все это рассказываю?

Пришел рассвет. Не помню, как позавтракала впопыхах, как бросилась к машине. Солнце только-только начало проклевываться у кромки горизонта… такое еще в дымке, малиновое. А кругом — как море — степь. И вот уж ты плывешь на грохочущем тракторе, словно на корабле. И корабль этот послушен тебе, тамбовской девчонке, твоим мозолистым рукам.

Вы же, Артем Иванович, сами знаете, какая это прелесть! Над головой — жаворонок. Прохватывающий ветерок приносит запахи… До чего ж они волнующи, эти целинные весенние запахи! И хоть петь я не умею, а самой так хочется на всю степь загорланить эдакую зажигательную, комсомольскую!

Нет-нет да и оглянусь назад. А за плугом — вот они — развороченные дегтярной черноты пласты чернозема. Будто слитки чугунные. Душе петь хочется!

Первая смена у меня прошла без приключений. Только диски все забивало: земля-то еще влажная. Диски очищала ломиком. Но он короткий, и я разбила себе в кровь руки. А тело все ныло! Слезла с трактора и еле до вагончика доплелась… столетняя старуха, да и на тебе! Понимаю, с непривычки это, а досадно. Вон парням — им хоть бы что!

Через неделю моя напарница Лизавета бросила трактор. «Не желаю, говорит, больше в грязи и пыли мучиться! Что хотите со мной, то и делайте!» Я ее и так и сяк уговариваю, а она — ни в какую! Даже разревелась, дура. Ну, ее в учетчицы и определили. А бригадир отзывает меня подальше от вагончика, крутит цигарку и спрашивает, глядя в сторону, точно цветочками на бугорке заинтересовался: «А как ты, Маргарита Сидорина?» — «Что, спрашиваю, как я?» — «Завтра твоя очередь реветь? — говорит он. — Ежели так, то я сразу других хлопцев на ваш трактор поставлю. Приезжал директор, упредил — есть резерв». Я так впилась в бригадира глазами… так впилась, что у этого дядечки и язык к нёбу прилип. Махнул он рукой, крутанул назад и зашагал, спотыкаясь, прочь. Кажется, даже матерился сквозь зубы.

В сменщики дали мне Витальку Кошкина. Наши смехачи этого стеснительного, как девчонка, паренька, зимой лишь окончившего тракторные курсы, сразу же прозвали «Кошечкой». А он, бедняга, смущается. Ну, я ему посоветовала: «Три, парень, к носу, все пройдет!» И еще я ему, этому славному Витальке, сказала: «Работай, старайся, а на смехачей длинноязыких не обращай внимания. Погогочут да и перестанут!» Между прочим, с Виталькой у меня столько хлопот было! Он там пашет, а я переживаю: ладно ли у него получается? Ну точь-в-точь, как вы со мной мучились!

Но только, знаете, и у меня не все гладко получалось в ту первую мою весну в нашем новорожденном «Марсе». Как-то раз трактор засел в солончаке. Так засел, что и плуга не видно.

Звать на помощь ребят не решилась. «Совсем, думаю, со света сживут колючими насмешечками». Что делать? Отцепила плуг и давай тросом дергать. Дергала, дергала — ни в какую! Приехала в табор поздно. Отозвала в сторону Сашку лупоглазого, говорю: «Сашенька, так и так…» А у самой опять глаза намокли. Но Сашка, представьте себе, ничего. Не усмехнулся даже. «Не тужи без нужды, Крошка Марго, — тут они уже все меня стали так звать. Сама виновата: как-то проговорилась Лизавете, как меня в татем «Восходе» в шутку звали, ну и она рада стараться, всем раззвонила! — Не тужи, — продолжает Сашка, — и не горюй. Завтра за милую душу вытащим твой плужок. Не с тобой первой такое случилось». И обнимать меня лезет. Ну, я его, бесстыжего, по ручище хватила: «Не лапай, медведь! Не твое!» Сашка только усмехнулся. В общем-то, он парень товарищеский!

Вернулась к вагончику, а Лизавета на смех меня поднимает: «А где у тебя, передовая трактористка, плуг? Неужто потеряла?»

И опять я всю ночь заснуть не могла. Такая стыдобушка!

А Лизавета вредная, все больше и больше с насмешками разными ко мне стала приставать.

Я же, Артем, изо всех сил старалась. Вы мне верите, правда? Но больше нормы у меня никак не получалось. Спрашиваю парней: «На каких скоростях пашете?» Отвечают: «Когда на второй, когда на третьей». Представьте себе, и я тоже. Почему же тогда у меня так мало получается? Даже мой сменщик Виталька и то меня догнал. А Лизавета знай себе издевается: «Ты, Крошка Марго, мало каши ешь! Переходи-ка в поварихи, сразу поправишься! И времени свободного девать некуда. Заварила баланду и дуй себе в степь подснежнички любимые собирать!» Но я эту Лизавету ко всем чертям посылаю. А сама знай себе стараюсь.

Правда, цветы я слишком даже обожаю. Я всегда, как увижу на загонке подснежники, останавливаюсь и бегу к ним. У меня не хватает духу наезжать на цветы трактором. По-моему, для этого каменное сердце надо иметь.

Иной раз остановлю трактор, вскарабкаюсь на кабину. А потом встану, оглянусь вокруг… сердце так и защемит… до того-то привольно! А воздух, воздух, Артем!

Ну, а радость какая: вот лишь вчера перед тобой лежала нетронутая испокон веков земля, поросшая скудной, одичалой травой, а сейчас всюду вокруг черная ровная пашня. Борозда к борозде. И на этой земле уродится хлеб. Нужный людям хлеб. Хлеб, который в поте лица добывала и я вместе с другими. И еще бешенее колотится сердце в груди, и такая буйная радость тебя захлестывает, что хочется в этот миг обнять весь белый свет!

Как-то к нам из треста приехал агроном. В тот день на соседней со мной загонке пахал Сашка. «Ну, думаю, этому молодцу краснеть не придется. Он по две, а то и по две с половиной нормы в смену дает. А вот уж мне… мне и краснеть, и потеть придется». Посмотрел агроном на мою пахоту — глубокая, ровная, потом на Сашкину. Тот, оказывается, лишь слегка землицу царапал. Ну, а потом собрание было. Приезжий агроном Сашулю с перчиком продрал, меня же всем в пример поставил: «Хотя она, ваша Сидорина, и мала росточком, зато руки у нее золотые!» Слушаю, а сама как в огне… и радостно мне и как-то стыдно.

Ой, Артем Иванович, а ведь я, кажется, вовсю разошлась! Уж полночь, поселок наш спит, и рука моя начала каракули выводить. Буду закругляться.

Расскажу еще только о Витальке. С этим моим тихим старательным парнишечкой осенью приключилась беда. После ночной смены решил Виталька чайник на костерке подогреть. А комбинезон нечаянно утром бензином облил. Когда спичкой-то чиркнул, одежонка и вспыхнула на нем… Всю зиму Виталька пролежал в больнице. Я ему все яблоки носила (мне из дома присылали). Сейчас Виталька поправляется.

Поселок наш растет. Выстроили детясли, школу. В этом году возьмемся за клуб. Не подумайте, Артем, что у нас все как по маслу катится. Трудностей всяких ой-ей как много. И равнодушные, и черствые люди, и хапуги разные еще не перевелись. Я с такими беспощадно воюю.

В эту осень непременно поступлю в заочный техникум механизации. Я твердо решила никогда не уезжать с целины.

Лиза-Лизавета, между прочим, закрутила голову верзиле Сашке. Под Новый год справляли свадьбу. Первую молодежную свадьбу на нашем «Марсе».

Артем, когда увидите на небе Марс — с таинственной такой красниночкой, вспомните Крошку Марго. Я-то о вас все время думаю.

Напишите подробнее о своем здоровье, обо всем обо всем. И еще о Волге. Хотя я никогда не видела вашу голубоокую красавицу, но я ее полюбила. И Жигули тоже. Вы всегда о них с такой душевностью говорили.

Поправляйтесь скорее!

С приветом, ваша ученица Маргарита Сидорина».