Ранняя осень. Повести и этюды о природе

И он еще долго лежал недвижно, то заглядывая в самые отдаленные уголки кладовой памяти, то раздумывая над своим, нерадостным настоящим, то стремительно уносясь в будущее. Оно, это Артемово будущее, рисовалось ему труднопроходимым, порожистым, с полыхающими восходами и упруго бьющим в грудь ветром. Он, русский парень, не привык к путям протоптанным и легким!

Тут Артемовы глаза остановились на ершистом чертенке, удобно расположившемся в развилке березового сучка над кроватью. Казалось, плутоватый бесенок уже давно исподтишка лукаво подсматривает за Артемом.

— Приветик, малыш! — сказал весело Артем, по-приятельски подмигивая. — Какие новости в преисподней? В самом главном Черном доме? Надеюсь, меня там еще не ждут?

Хитрущий дьяволенок, как и всегда, отделался молчанием. Многозначительным молчанием.

— Н-да, — обескураженно протянул Артем. Помолчав, с вызовом прибавил, потрясая кулаком: — Можешь передать в свою чертову канцелярию: без боя я не сдамся! И вообще я не собираюсь еще покидать эту грешную… и такую хорошую землю!

Наконец Артем, не торопясь, перегнул вдвое тетрадочные листы и, так же не торопясь, вложил их в конверт с видиком на благодатно-тишайший заливчик, по которому плавали нагулявшие жирок тупоносые кряквы.

Когда он сунул письмо в книгу, лежавшую на табурете в окружении пузырьков и пакетиков с лекарствами, в избу вошла сухопарая, вся какая-то гнутая старуха. Толстая клетчатая шаль, свисавшая с плеч до колен, не могла скрыть угловатости ее нескладной фигуры.

Вошедшая истово, с поклоном перекрестилась в передний угол на портрет бородатого старца с непокорно вскинутой головой и пронзительно-сверлящим вопрошающим взглядом — великого Толстого. А выпрямившись, степенно огляделась по сторонам.

— С миром тебя, племянничек! — зычным голосом протрубила старуха. Ее совиные глаза, встретясь с настороженными глазами Артема, блаженно затеплились, будто скудные лампадки. — Чай, тетку-то родную не совсем еще запамятовал?

И она сбросила с головы тяжелую шаль.

— Здравствуйте… тетушка, — не сразу сказал Артем, узнавая в пожилой крепколицей женщине старшую материну сестру. Тут он и вспомнил, кстати, как зовут ее. — Снимайте пальто, тетка Аксинья.

— Нет уж, племянничек, разоблачаться мне не с руки. Я к тебе на мимолетный часок, — все так же зычно продолжала пришедшая. — Давно, по осени еще прослышала: возвернулся, мол, Артем, покойной Аринушки сынок… Возвернулся не при здоровье, а навестить-то… сам знаешь: снега какие были. Ни проехать, ни пройтить.

Тяжело ступая, тетка прошла к подтопку. Чуть придвинула к постели табуретку и опустилась на нее, по-мужски положив на колени мосластые, крупные руки.

Артем никогда не испытывал ни малейшей приязни к тетке Аксинье. Кажется, и мать его, такая несхожая характером со своей родней, не питала большой любви к «няняке» Аксинье. Редко наезжала к бедной сестрице хозяйственная Аксинья, еще реже наведывалась в Жигульцы Аринушка. Артем же бывал в Жигульцах лишь дважды. Раз мальцом он ездил с матерью в родное ее село на свадьбу. Тетка Аксинья выдавала замуж дочь — такую же сухопарую, несуразную, как и она сама, девку. А второй раз — уже парнем, за полгода до призыва в армию.

В то лето тетка Аксинья по соседству со своим пятистенником ставила второй дом — для сына, колхозного зоотехника, собиравшегося жениться. Прижимистая Аксинья скликала в Жигульцы всю трудоспособную родню в помощь двум ледащим, по дешевке нанятым плотникам. Пришлось поехать на подмогу и матери (отец с Артемом целыми днями пропадали в питомнике).

А спустя недели полторы в Жигульцах случилась большая беда. Сорвавшимся со сруба последним, верхним бревном был насмерть убит Аксиньин муж — бессловесный, не приметный ничем человек — и тяжело зашиблена Артемова мать. Мать пролежала в больнице около месяца, но лучше ей не стало. Она просила лишь об одном: «Отвезите меня домой, дома мне, я знаю, полегчает».

Через два месяца матери не стало.

На тетку Аксинью, невозмутимо-спокойную и властную, приехавшую в Тайнинку на похороны сестры, ни отец, ни Артем не могли смотреть без душевного содрогания. Вот с тех-то пор Артем и не встречался ни разу со своей на удивленье неистребимой временем теткой.

А она, прочно утвердившись на застонавшем табурете, не теряла зря времени. Колючим, цепким, осудительным взглядом ощупывая все, что попадалось на глаза, с притворным вздохом процедила:

— Чтой-то, племянничек, не узрела… не узрела чтой-то богатствий, тобой привезенных.

— Богатствий? — удивился Артем. — Каких это?

— Неужели ты зазря спину гнул на этих, прости меня, владычица, пустопорожних землях? — Аксинья всплеснула руками. — Выходит, ты, касатик, за спасибочко болезню там себе неизлечимую нажил! Кому ты, калека ледащий, теперь такой-то нужен?

Артему вдруг стало жарко. Он откинул с груди, заходившей ходуном, одеяло. И мельком подумал, не без отвращения глядя на корявые, прямо-таки железные теткины руки: «А такие лапы, не дрогнув, задушат кого угодно».