Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

— Осмелюсь предположить, что у него достанет терпения еще на две минуты, — ответил он, ударом на удар. Вышло десять минут.

Она села на обтянутый белым бархатом шезлонг и стала наблюдать, как он еще прилежнее принялся работать. Из вороха галстучных цветов он выбрал белую пикейную ленту и, встав перед зеркалом, начал перебрасывать концы в бант.

— Беккерат, — сказала она, — тоже носит цветные галстуки и все еще завязывает наискосок, как было модно в прошлом году.

— Беккерат, — сказал он, — самое тривиальное из всех существ, которые мне довелось повстречать. — И, повернувшись к ней и сморщив при этом лицо, как человек, глаза которому слепит солнце, добавил: — Кстати, просил бы тебя сегодня не упоминать более этого германца.

Она коротко рассмеялась и ответила:

— Позволь заверить тебя в том, что это не составит мне никакого труда.

Он набросил пикейный жилете глубоким вырезом и сверху надел фрак — претерпевший пятикратную примерку фрак, нежно-шелковая подкладка которого ласкала проскальзывающие в рукава кисти рук.

— Посмотрим, какие пуговицы ты выбрал, — сказала, подходя к нему, Зиглинда.

Это был аметистовый гарнитур. Пуговицы на манишке рубашки, на манжетах, на белом жилете были того же рода.

Она смотрела на него с восхищением, с гордостью, с благоговением — глубокая, темная нежность в блестящих глазах. Поскольку губы ее так мягко смыкались, он поцеловал ее в губы. Они сели на шезлонг, чтобы еще немного поласкаться, как любили.

— Ты опять совсем-совсем мягкий, — сказала она и погладила его выбритые щеки.

— Твои руки подобны атласу, — сказал он и провел ладонью по нежному предплечью, одновременно вдыхая фиалковый аромат ее волос.

Она поцеловала его в закрытые глаза, он поцеловал ее в шею, сбоку от драгоценного камня. Они поцеловали друг другу руки. Каждый из них со сладостной чувственностью любил другого избалованной, изысканной ухоженности и приятного запаха ради. В конце концов они принялись играть, как щенята, кусаясь одними губами. Затем он встал.

— Мы ведь не хотим сегодня опаздывать, — сказал он, прижал еще горлышко маленького флакона духов к носовому платку, растер каплю на узких красных руках, взял перчатки и объявил, что готов.

Он погасил свет, и они прошли по красновато освещенному коридору, где висели старые темные картины, мимо органчика вниз по лестнице. На площадке первого этажа ждал с верхней одеждой Венделин, огромный в своем длинном желтом пальто. Они дали себя одеть. Темная головка Зиглинды наполовину исчезла в воротнике из серебристой лисы. В сопровождении слуги они вышли через каменную прихожую на улицу.

Стояла мягкая погода, и падал в белесоватом свете крупными, рваными хлопьями слабый снег. Экипаж подъехал к самому дому. Пока Венделин следил за тем, как садятся близнецы, кучер, приложив руку к шляпе со сборенной тесемочкой, чуть пригнулся на козлах. Затем хлопнула подножка, Венделин взмыл к кучеру, и экипаж, тотчас набрав высокую скорость, прохрустел по щебню парадного двора, проскользнул в высокие, настежь распахнутые решетчатые ворота, по плавной кривой свернул направо и покатился…

Небольшое мягкое пространство, где они сидели, было приятно прогрето.

— Закрыть? — спросил Зигмунд…

И поскольку она не возражала, задернул граненые стекла коричневыми шелковыми занавесками.

Они находились в сердце города. За занавесками мелькали, проносясь мимо, клубы огней. Вокруг четкого такта спорых лошадиных копыт, вокруг бесшумной скорости экипажа, пружинисто переносящей близнецов через неровности земли, шумел, звенел, гудел пусковой механизм большой жизни. И отключенные от нее, бережно от нее огражденные, они молча сидели на стеганых, коричневого шелка набивных сиденьях — рука в руку.

Экипаж подъехал и остановился. На подножке вырос Венделин, чтобы быть полезным, когда они будут спускаться. В свете фонарей за их прибытием наблюдали серые, озябшие люди. Сквозь испытующие, неприязненные взгляды в сопровождении слуги они прошли в вестибюль. Было уже поздно, уже тихо. Они поднялись по лестнице, сбросили на руку Венделину верхнюю одежду, секунду постояли друг подле друга перед высоким зеркалом и через маленькую дверь ложи вошли в ярус. Их встретил стук откидных сидений, последний всплеск разговоров перед тишиной. Пока театральный служитель пододвигал им бархатные кресла с высокой спинкой, зал окутался во мрак и внизу с яростным нажимом вступила прелюдия.