Ранние сумерки (СИ)

— У этого будут последствия... — Куруфин помолчал, пережидая, пока слуги расставят на столе полные кувшины вина, а ещё мясо и хлеб. — Благодарю, Тьелпе.

— Эол может поехать напрямую к Тингола с жалобой на похищение сына! — Тьелкормо снова вскочил и прошёлся по гостиной.

— Мы ответим жалобой на похищение дочери Верховного короля нолдор и на ложь нашим посланцам, — Куруфин улыбнулся коротко. — Сами по себе жалобы — глупость. Но досадно, что у Тингола будет повод вновь обвинить нас. Именно нас, сыновей Феанора.

— Наши синдар доверяют нам! — вспыхнул Тьелкормо.

— И все же слово Тингола весит много для синдар и лайквэнди, что расселяются по этим землям.

— Это мы их защита, а не Тингол! — отрезал Тьелкормо.

— Ты предлагаешь мне!.. — Арэльдэ тоже гневно вскочила.

— Подумать о том, чтобы оставить Эолу сына. И быть свободной.

— Нет, — Тьелпе сказал это прежде, чем взбешенная Арэльдэ подыскала слова.

В него впились глазами все трое. — Разве вы не услышали меня?

— Что именно? — Куруфин сдвинул брови.

— Он напуган и закрыт. Такими были младшие дети, перевезенные на кораблях. Кто пережил шторм, пожар, первые битвы, кто терял родных или боялся потерять. Но ведь он не пережил ни битв, ни штормов! Я не верю своим ушам, отец, что ты предлагаешь... Должно ли дитя из рода Финвэ расти в страхе?

Арэльдэ замерла, как статуя, ее глаза потемнели.

Куруфин молчал.

— Я вижу в нем лишь отражение Эола, — сказал он, наконец.

— Поглядев один раз? — спросил Тьелпе.

Не вытерпев, Арэльдэ вышла вон, хлопнув дверью, прошелестели снаружи ее шаги в сторону гостевых покоев.

— Турко, — Куруфин отпил, наконец, вина и придвинул к себе блюдо с нарезанным мясом. Обтер руки влажной салфеткой. — Расскажи подробнее.

— Мне жаль, что ты не убил его, — сказал Тьелкормо тихо и зло. — А ещё мне кажется, что она ослепла.

— Это твои слова. А ее?

Тьелпе налил себе вина покрепче. Ничего хорошего он сейчас не услышит.

*

Ломион вовсе запутался в днях и ночах. Заснул вечером от досады, и проснулся уже ночью. Нашел маму, дремлющую в одежде, на кресле перед светящимся камнем, и удивился.

— Ты и здесь грустишь, — сказал он ей.

— Я злюсь. Мои братья... Удивительные дураки. Даже самый умный.

— Я им не нравлюсь, — признал Ломион вслух.

— Вот я и говорю — глупцы.

Он забрался с коленями в кресло напротив. Взял камень, осмотрел, прислушался. Свет пел в нем тихонько, и эта песня не иссякнет ещё долго... Мама рассказывала о таких, называла их «феаноровы лампы». Значит, их делал отец этих двоих.

— Вы поедете на охоту?

— Я подумаю завтра, — сказала она.

— А если отец приедет, что ему сказать?

— Его сюда не пустят, пока я не решу, что делать.

— А что ты хочешь?

— Подумать, — сказала она. И думала, и думала, сидя над лампой, пока у него не заслезились глаза от этого света. Под его пение виделись яркий день и несущаяся навстречу земля...

А потом было утро, солнце, бьющее наискось в окно и громкий стук в дверь. А они оба дремали в креслах, даже лампу не накрыли.

Мать вскочила и сердито распахнула дверь.

— Турко?

— Я много наговорил вчера, — Келегорм вошёл, словно к себе домой. В одной комнате с ним, высоким, сделалось тесно. — Но помни главное — я хочу помочь. И хочу видеть тебя на охоте. Как прежде.

— Хм, — она вскинула голову, затем смягчилась. — Кто позаботится о Ломионе? Покажи мне его — и мы поедем.

— В моем доме ему ничего не грозит.

— Покажи мне, — повторила мать. — Не думаю, что Тьелпе готов отдать Ломиону весь день. Хотя было бы чудесно.

Келегорм задумался на мгновение.

— Мой оруженосец за ним присмотрит. Ньялмэ!

Снова вбежал, непривычно стуча сапогами, невысокий юноша. Улыбнулся.

— Наш гость — твоя забота на сегодня, — сказал Келегорм, и радость Ньялмэ потускнела.

— Да, кано, — послушно сказал он.

Мать взъерошила Ломиону волосы.

— Что ж, я соберусь быстро.

...Тьелпе в мастерской, увы, не оказалось, и Ньялмэ откровенно заскучал. Нет, он ничего не говорил, но Ломион видел, как он досадует. Вот только, когда Ломион попробовал отстать и потеряться, Ньялмэ догнал и нашел его в три прыжка.

— Может, я плохая нянька, — сказал он обиженно, — но сказал бы словами, что хочешь. И что не хочешь.

— Я привык учиться.

— Без отдыха?

Ломион пожал плечами.

— Пойдем, наши кузницы покажу, — в голосе Ньялмэ послышалась гордость. Ломион кивнул и покосился посмотрел на руки своего проводника. Насколько смог рассмотреть, мозолей от молота на ладонях не было. Вместо них были потертости на указательном и большом пальцах, словно от небольшого инструмента.

— Ты не кузнец, — сказал Ломион осторожно.

— Нет, я по коже работаю. Пойдем же!

Кузнечные мастерские Ломиона поразили. Здесь работало слишком много эльдар! Никакого таинства, никакой закрытости. Кузнецы работали открыто, наковальни хоть и отстояли друг от друга на заметное расстояние, но можно было подойти и смотреть на чужую работу и даже обсуждать ее, что они и делали! Отдельная мастерская была лишь у самого лорда Куруфина. И то, когда Ломион из чистого упрямства спросил, можно ли ее посмотреть, Ньялмэ без удивления ответил:

— Можно, только очень тихо, чтобы не мешать.