Ранние сумерки (СИ)

— А ты, — бросила она Тьелкормо, — вряд ли поймёшь меня сейчас. Что ты видишь — помеху совместной охоте и только?

— Арэльдэ!.. — сказал тот сквозь зубы.

— Молчи. Сейчас — не говори ничего. Я услышала достаточно, я сказала что хотела. Если вы не принимаете моего сына — его примут мои отец и братья.

— Ты — наша гостья сейчас, — сказал Куруфинвэ спокойно.

— Я знаю.

“Скажи это, — Арэдель закрыла разум, осанвэ не могло ей помочь сейчас, но хотеть то она могла! — Скажите это, глупцы! Что мы оба ваши гости! Ну же!”

По лицу Тьелкормо снова пробежала обида, он отвернулся и плеснул себе ещё вина. Куруфинвэ молчал. Кажется, сказал все, что считал нужным.

Аредэль стиснула руки — пальцы были холодными как лёд.

— Это все, что вы можете сказать? — Ее бросило в жар. – Мои братья, мои друзья? Турко, ты вправду думаешь, что можно просто вырвать кусок из сердца и жить дальше?

Тьелкормо вскочил, опрокидывая кубок с вином, она протянула руку, останавливая его. Вино темной волной поползло по столу.

— Или ты, — продолжала она, — винишь дитя за то, что я исчезла, за то, что лишила тебя радостей дружбы и развлечений? Вот я стою перед тобой! Что ж не винишь меня?

Посмотрела в глаза Куруфинвэ.

— А ты, Курво, разве не позвал с собой сына, едва достигшего совершеннолетия, не повел его в бой? Уж не меня ли в себе узнал? Так я в бой его вести не стану! Не тороплюсь! Но и бросать только за то, что он вам чем-то нехорош – не собираюсь!

Куруфин молча стиснул подлокотники кресла, медленно поднялся. Но волна жара уже отпустила Арэдель.

— Мне можете не отвечать, — выдохнула она. – Себе – ответьте.

Она стремительно вышла. Очень хотелось хлопнуть дверью посильнее.

*

Мама очнулась перед самым рассветом, а до того снова сидела неподвижно, глядя то на свет, то за окно. Ломион ждал, дремал и снова ждал, не зная, чего.

Догадался, увидев, как мама вновь сворачивает тяжёлый теплый плащ и дареную меховую накидку, стягивает ремнем...

— А теперь, — сказала она, — сыграем. Идём как по лесу, слышишь, Ломион?

Они скользили бесшумно мимо дверей и лестниц, и ни одна ступенька не скрипнула у них под ногами. Несложно было. Он умел красться по лесу с тех пор, как начал ходить.

Они проскользнули в конюшню и разбудили Белую Птицу — та вскочила на ноги, фыркая и удивляясь. Кажется, лошадь тоже запуталась в днях и ночах.

— Мы снова бежим? — спросил Ломион грустно. — Чем они грозили тебе?

— Ничем. Но я в бешенстве. Они не хотят принимать тебя, Ломион. И мы едем к моему отцу.

— Для чего?

— Эол по-прежнему хочет разлучить нас и обвиняет моих братьев в похищении. Он отправится к Тинголу, который ненавидит сыновей Феанора. А мы отправимся к моему отцу, верховному королю всех нолдор. Твоему деду. Он не только примет меня. Он будет рад тебе.

— Ты думаешь? — спросил Ломион.

Мать молча обняла его и подсадила в седло.

Застучали копыта Птицы по каменным плитам. Ломион ловил удивлённые взгляды жителей крепости, но никто не пытался их удержать.

Совсем.

Только кто-то пожелал удачной охоты не слишком уверенно.

Они скажут Келегорму, очень быстро, подумал Ломион. Не потому, что слуги боятся. Просто чтобы хозяин знал.

Дорога вилась по склону, повсюду снова был ветер, и Ломион стал думать, что может быть, хотя бы Тьелпе пожалеет немного об их отъезде. У него в мастерской было спокойно.

Потом ветер донес сверху, из крепости, гневный звук охотничьего рожка.

— Вот упрямец, — сказала мать с упрёком и послала Птицу на запад быстрее.

Мелькали мимо сады на склонах Аглона, поля у его подножия — Белая Птица летела неутомимо. Ломион долго смотрел на поля, холмы и перелески вокруг. Незнакомые птицы вились над ними и с криками уносились прочь. От неподвижности Ломион стал проваливаться в дремоту, и сквозь землю вокруг проступали видения — Нан-Эльмот, дубравы у дома... Отец в своем закрытом саду.

Эол смотрел сквозь него в холодном гневе.

— Маэглин, — звал он. — Маэглин!

Приходя в себя, Ломион только крепче цеплялся за седло.

Одну за другой они пересекали небольшие реки, спешившие к югу — там они сольются в реку Арос. Дважды мать направляла Птицу на вершину ближайшего холма и озиралась, беспокойно всматриваясь вперёд и недовольно — назад.

Ломион и сам видел, когда всматривался, что с востока кто-то идёт по их следу, и этих кого-то не меньше десятка. Но те, кто их догонял, мать не пугали.

Дневной отдых взбодрил и мать, и Белую Птицу. Потому они ехали до глубокой ночи, пока не пересекли большую реку, второй из главных притоков Ароса, не проехали по воде вдоль берега и не остановились на отдых вновь. На поляне у самой воды, среди ив, Ломион лег в траву, завернулся в плащ и снова задремал, хоть и было ему страшно.

Отец пришел в его сны, как он и боялся. И звал, звал, звал.

— Нет, — отвечал Ломион шепотом. — Нет...

Тогда становилось спокойнее, и он убегал в Нан-Эльмот своей памяти, каким тот был ещё два лета назад, весной, ярким, светящимся от новорожденных листьев.

А когда он открыл глаза, увидел отца, выходящего из ивовых зарослей, и вскрикнул от неожиданности.