Ранние сумерки (СИ)

— Яд твоего отца убивает Келегорма. Прямо сейчас, — сказал Куруфин очень тихо и яростно. — Что ты знаешь о яде? Хоть что-нибудь! Видел растения, хоть мельком? Чувствовал запахи? Помоги нам! — он перевел дух, будто долго бежал. — Скажи хоть что-нибудь!!! Скажи!!!

Ломион попытался сказать “я не знаю” — и засипел. Горло сводило. Страшно не было, ну как-то не могло уже быть хуже, чем есть, но хотелось залезть под лавку или под стол, подальше от этого и его темного огня, бьющегося внутри. Куруфин сверлил его сияющими глазами, в которых была жуткая, пугающая надежда, а он только сжимался, закрываясь внутри тоже. Голова отчаянно заболела.

— Он не может говорить и есть, отец, — тихо сказал рядом Тьелпе.

Лицо Куруфина окаменело, глаза погасли. Он отпустил Ломиона — не оттолкнул, как тот ждал, просто разжал руки, отвернулся, вскочил и стремительно вышел вон.

Тьелпе сел рядом и обнял его было, но опять стало неудобно, во всем теле. Ломион ерзал, пока его не отпустили, снова сел и закутался плотнее. Незаметно Тьелпе куда-то делся, стало спокойно и тихо, как хотелось, и от этой тишины сделалось ещё хуже и пришлось закрывать глаза и прятаться внутри, в памятный осенний Нан-Эльмот. Плохо получалось. Рыжие листья были совсем как волосы Келегорма. Который ещё есть. Мамы нет, Эола нет, Келегорм есть, но скоро, наверное, тоже не будет...

Охотничий рог тревожно запел на границе его внутреннего Нан-Эльмота. Ломион сделал несколько шагов от опушки и увидел выступившую из тумана кучу палых листьев, и на куче — двоих, укутанных в плащи с головой, листья на них нападали уже. А третий лежащий был Келегорм, и он ещё дышал, хотя губы были совсем синие, и щеки ввалились, только глаза блестели прежней злостью. Он хватал воздух, будто дрался за него, будто не знал, выйдет ли следующий вдох.

Этого не было в его памяти! Не было!!!

Этого нет!

Ломион бросился под деревья, и бежал до самого дома. Того, в который боялся заходить.

Никого там не было. Нигде. Двери стояли распахнутыми, ни одного слуги ему не встретилось, и он прошел до самого сада, до ограды в отцовский скрытый сад, и никто его не остановил.

Ведь если он опять сюда придет самовольно, думал Ломион, отец его обязательно снова найдет и накажет. Не может не наказать.

Ломион сбросил щеколду и вошёл в калитку, нарочно оставил ее открытой настежь. Пусть увидят. Прошел по дорожке, снова, как два года назад, оглядывая странные, незнакомые цветы и листья, даже грибы здесь росли.

Никто не пришел его бранить.

Только ткнулся мокрый нос там, снаружи. Он нехотя открыл глаза.

Рядом стоял Хуан.

Ломион молча уткнулся в собачью шерсть, и вот так можно было бы очень долго сидеть, но... Шерсть была мокрой, дыхание пса — слишком шумным, скулящим. Невозможно так оставаться. Не получается.

Поднял голову — из глаз Хуана катились слезы. Пёс снова ткнулся в него носом, пихнул слегка.

Ломион неловко встал, сполз со скамьи. Погладил большие мохнатые уши. Ему нужна была бумага, на высоченном столе Тьелпе оказалось не дотянуться, и он полез туда. Голова Хуана тыкалась в него, он сообразил опереться на пса — его почти подбросило. На столе Ломион увидел несколько листов бумаги, коричневой и белой, сшитую нитками книгу без переплета и ещё подставку с угольными палочками. Сломанными почему-то. Но обломки тоже годятся.

Сел, поджав ногу, взял всю пачку бумаги на колено. Начал рисовать. Сперва набросал калитку сада, для верности. Потом начал цветы с листьями, от самого входа, какие первые увидел, слева направо.

Второй лист Хуан вытащил у него прямо из рук и делся куда-то. Ломион не посмотрел, куда, ему было некогда. На один лист вмещалось несколько растений, вот сейчас он все изрисует на больших листах, и придется рисовать в маленькой книге, там неудобнее.

Листов хватило на левую сторону тропинки, до куска трухлявого ствола. Потому грибы с него и за ним пришлось рисовать уже всё-таки в книге. С того места, где закончились записи. Обломками угольных палочек рисовать было даже удобнее, короткими они не так ломались, когда рука тряслась. Потом затекла нога, он отпустил книгу, чтобы сесть чуточку по-другому, и вместо книги ему протянули новые листы.

Он взял.

Да, так гораздо удобнее.

Можно вырисовать крупнее и побольше деталей.

— Вот эту можно снова и покрупнее? — сказал голос Тьелпе.

Можно, и снова, и покрупнее.

И дальше. Все травы, что по правой стороне, после грибов. И вот эту, с темными цветами, похожими на глаз. И ту, с вырезанными листьями. И этот пучок пушистых цветущих шариков чуть лилового оттенка, растущих из одной точки. И следующую.

Кто-то давал ему воды. Он пил и рисовал снова.

Когда правая сторона кончилась, он начал левую сначала, вдруг что-то упустил. Тьелпе пришел снова и попытался снять его со стола — Ломион его оттолкнул. Надо было нарисовать все ещё раз, вдруг он ошибся, вдруг что-то неправильно... Бумага закончилась снова, он опять нашел книгу. Руки дрожали все сильнее, но он очень старался.

Дверь хлопнула. Запахло грозой.