Ранние сумерки (СИ)

— Не буду, — выдохнул знакомый тихий голос, — не буду... Я с вами... Сам поеду...

Ломиона подняли, усадили в седло снова, и он увидел разом всех. И двоих слуг Эола, один из которых садился в седло своей темной лошади, а другого тащили за шкирку. И охотников Келегорма, хмурых и бледных, суетящихся в стороне. И маму, обвисшую у Келегорма на руках, совсем погасшую и пустую, как куколка бабочки, в которой бабочки больше нет. Платье спереди было совсем темным. Келегорм ее все не отпускал.

Кто-то большой и теплый сел в седло позади него, закутал Ломиона в плащ и обнял. Подбежал Хуан, ткнулся носом в ногу, пофыркал, кинулся к хозяину. Келегорм вскочил в седло, усадил впереди маму, будто не случилось ничего, обнял ее — и послал лошадь вперёд.

Здесь у Ломиона, наконец, получилось закрыть глаза самому.

Ничего не случилось, уговаривал он себя, уходя все глубже в память и дубраву Нан-Эльмота. В ельник. В болотце. В ручьи. Ничего не случилось. Никого искать не надо. Все найдутся. Только подождать, и все будет хорошо. А то, что здесь никого нет, это ничего.

Снаружи было тепло, и кто-то прижимал его к себе, внутри был Нан-Эльмот, и дубы, и осенние листья, и орехи, и лисы, за которыми он следил, только в лесу становилось все холоднее, и листья съеживались все сильнее. Он брел там, внутри, уговаривая себя не возвращаться домой.

Открывая глаза, видел всадников, бегущих собак, бледно-рыжие волосы Келегорма и белое мамино платье над боком лошади — и прятался обратно в памяти и в лесу. До следующей ночи, до тех пор, пока копыта коней не загрохотали по южному мосту крепости Аглон и по ее мощеному двору.

Что-то сейчас будет, показалось вдруг Ломиону во всей этой суете. Что-то ещё неладное. Вокруг беспокойно переговаривались, Хуан скулил и тыкался носом на бегу в ноги хозяину, спина у того была мокрой, кто-то уже бежал вглубь замка с криками “Лекаря, скорее!”

Лекаря?

А если...

Он задергался, пытаясь высвободиться. Подойти к ней, посмотреть, дотронуться ещё раз, а вдруг! Но всадник прижал его к себе, шепча что-то глупое и успокаивающее, Ломион никак не мог высвободиться из плаща — и увидел Куруфина с опозданием.

Лорд Куруфин мчался через двор, и от него шарахались.

Один из охотников подхватил Арэдель из рук Келегорма, голова ее мотнулась – вся она была по-прежнему пустой и чужой. Но лекарь тогда зачем?

Келегорм тяжело сполз с лошади прямо на руки брату. Его шатало.

— Да дойду я, успокойтесь! — зарычал он словно бы на всех сразу. — Курво... Ее последнее желание ты знаешь. Я обещал. Отправляй гонца к Нолофинвэ немедленно!

— Ты мне расскажешь все. Ты сам его отправишь, — Куруфин вцепился брату в плечо, его пальцы побелели. — А сейчас тебя отнесут к лекарям, глупец, болван, дубина! Не вздумай носиться здесь, чтобы яд по телу не расходился!

Наверное, слуги бы с Келегормом не справились, но Куруфин почти силой уложил его на носилки, возникшие откуда-то со стороны палат Целителей. И пригрозил привязать к кровати, если тот вздумает геройствовать.

Ломиона тем временем сняли с лошади, выпутали из плаща и попытались напоить молоком. Но он подавился и закашлялся надолго, а когда пришел в себя, лордов Аглона уже не было рядом. И мамы не было. Он остался один.

Правда, из сумрака возник Тьелпе и увлек Ломиона за собой, обняв за плечи. Это было тоже неправильно, но чуть меньше неправильно, чем все остальное, и Ломион пошел за ним, цепляясь за его рукав.

— Хочешь спать?

Ломион замотал головой.

— Хочешь поесть?

От этой мысли Ломион закашлялся снова.

— Побудешь со мной в мастерской, — решил Тьелпе. — Там всегда можно поспать на лавке. Это лучше чем в гостевой, я думаю.

Если бы не посторонние, было бы ещё лучше. Но даже в мастерскую прибегали не раз мужчины и женщины. Юноша с рыжей вышивкой на одежде — Ломион только сейчас разглядел его лицо. Два лекаря, которые поочередно его, Ломиона осмотрели и хотели поговорить, а он молчал и вжимался в лавку. Испуганный Ньялмэ, который зачем-то прибежал сказать, что слуг Эола заперли в кладовой, а Тьелпе он выпалил, что Келегорму все хуже, яд незнакомый, лекари теряются...

Ломион уже не знал, плохо это или нет.

Если он закрывал глаза, видел либо отца, зовущего из снов, либо летящий нож, либо Келегорма, сметающего Эола в прыжке. Лучше всего было видеть мамино платье, и он старался вспоминать его. Наяву он кутался в плащ, тоже мамин, теплый, знакомый до каждой нитки, и хотел только, чтобы его не трогали.

И немного — чтобы Тьелпе не уходил.

Тьелпе всё-таки впоил ему немного молока и обещал дать позже ещё. Молоко было ничего, а от мысли о еде начинало крутить все внутри.

Вот вскоре после молока и ворвался лорд Куруфин. Тьелпе даже сказать ничего не успел — лорд Аглона оказался уже рядом, присел и встряхнул шарахнувшегося Ломиона за плечи. Пальцы у него были как из железа, твердые и холодные даже сквозь плащ.