Ранний ледостав

— Я-а, сынок, хорош! — проревел он своим оглушающим голосом. — Пожалуй, слегка передохнуть надо. — Он резко передернул плечами, пытаясь стряхнуть снежную пыль со своего толстого гуся, провел меховыми рукавицами, пришитыми к рукавам неблюевой малицы, по оторочке капюшона и повернулся лицом к ветру: — Кой! Повелитель Ветров! Никак ты, щедрый на счастье и богатство, не утихнешь. Успокойся ненадолго! — И снова посмотрел на оленей. — Шибко, однако, устали — передовой мой ногами еле перебирает, ослаб по такой-то дороге. Снег местами, видишь, какой глубокий — по грудь олешкам приходится, ноги у них едва до твердого достают. Шибко, шибко снежная выдалась нынче зима, да еще и метель успела за двое-то суток наворочать сугробов. А ведь весна уж… Ну что ж, придется нам, сынок, здесь переждать малость. Животным отдохнуть дадим, да и самим дух перевести нелишне. — Лозар огляделся по сторонам, словно еще раз оценивая взглядом место будущей стоянки. — По-моему, в самый раз. И кедр вон, видишь, какой раскидистый — хоть сколько, а все прикроет нас с тобой своими лапами. За ним и костер разведем, верно? И насчет дров, смотрю, туго не будет… Чайком погреемся — и спать нырнем. В «куропачий чум». — Бригадир хитро улыбнулся. — Небось не приходилось еще, а, олений лекарь? Но ничего, сегодня попробуешь, что это такое… Какой же ты оленевод, если ни разу в «куропачьем чуме» не проживал?! А, сынок? — И, не дожидаясь ответа, распорядился: — Так что давай, собирай сушняк, а я пока стружек на растопку настрогаю, — гремел бригадир, стараясь перекричать пургу.

Из всех качеств, какими природа одарила Лозара, самым, пожалуй, впечатляющим был его голосище. Человека, не знавшего бригадира раньше, голос его поначалу просто-таки ошарашивал. Не случайно земляки о нем так говорили: «Лозаров разговор с одного конца поселка на другой семь раз перекатывается». А некоторые, когда их спрашивали о том, дома ли сейчас Лозар, отвечали не задумываясь: «А ну, притихни. Сейчас послушаем, не слышно ли где-нибудь его голосе…»

И. глядя сейчас на широкий, будто налимий бригадиров рот, Карыкур подумал: «Вот глотка, так глотка! Не зря говорят, что Лозара на все пастбище слышно!»

Но особо задумываться ему было некогда — велено ведь спешить за дровами. Он еще раз огляделся по сторонам и чуть было не воспротивился вслух: да разве ж можно выбирать для стоянки такое место, где растут одни молоденькие лиственницы? Где ж тут возьмешь дров для настоящего костра? Но посмотрел на приступившего к делу бригадира и решил пока смолчать, начал выпрастывать из-под оленьей шкуры, расстеленной на сиденье нарты, широкие кедровые лыжи.

Прихватив топорик, он потопал к жидкому лиственнику, ровно растянувшемуся вдоль всей гривы.

«Вот так собачий узел! (Это было любимое выражение Карыкура.) Мучайся теперь, — еле переставляя лыжи, ворчал он про себя, — выбирай, которая из них сухая. Все говорят: опытный, опытный, а он даже путного места для стоянки подобрать не смог. Да здесь, пожалуй, и деревца сухого не сыщешь!»

Но подойдя к первом же лиственнице и вогнав в нее топор, Карыкур подивился: деревце, хотя и молодое на вид, тут же рухнуло от одного несильного толчка. Он подошел к следующему — та же история. Что такое? Приглядевшись повнимательнее к цепочке уходящих по гриве деревьев, Карыкур наконец понял, что все они давно уже зачахли, высохли. Это лишь сквозь пургу они показались ему молодыми и сочными… Он свалил следующую лиственницу, стукнул по ней обухом. Тут же на снег посыпались мелкие обугленные сучки, — по всему судя, когда-то здесь погулял лесной пожар, и теперь от некогда молодых деревьев остались одни только неживые остовы…

Карыкур в душе похвалил себя за то, что удержался, не показал своего недовольства бригадиру, который частенько любил подшучивать над ним: учат, мол, учат вас бумаге, а главную науку вы тем временем напрочь забываете: ни леса не знаете, ни воды, ни оленьих повадок…

Карыкур после окончания техникума служил в армии, а теперь, вот уже третий год, работал со стадами и то и дело, особенно на первых порах, попадал впросак, что не раз давало бригадиру повод поворчать да позубоскалить: «Учили-учили тебя, вдалбливали-вдалбливали науку в голову, — любил повторить бригадир, — а языка оленей не понимаешь, хоть и ханты! — И заканчивал обычно любимым словечком: — Туго, сынок, туго!»

Это свое «туго» бригадир употреблял к месту и не к месту, и сейчас Карыкур порадовался в душе, что не пришлось ему на сей раз услышать эти задевающие за живое попреки, которые к тому же уже изрядно стали ему надоедать.

Хотя, спору нет, в насмешках бригадира он, конечно, виновен был сам. Стоит только вспомнить, как непростительно оплошал Карыкур в первый же год работы в стадах перед самым началом зимнего забоя…