Ранний свет зимою

— Занавес! Свет! Дайте занавес! — зычным голосом командовал кто-то.

Но рабочие сцены убежали в зал посмотреть на загадочные листочки.

Сдвинув чалму на лоб и растерянно почесав затылок, иллюзионист шмыгнул за кулисы. Лилипуты, разинув рот, стояли с корзиной на сцене. Впрочем, никто уже не смотрел на них.

Из первых рядов, пригибаясь и придерживая саблю, почти бегом протрусил к выходу полицмейстер. В наступившей тишине было слышно звяканье шпор и тихая возня в фойе.

«Здание оцеплено, выходы заняты полицией», — немедленно сообщили всезнайки.

Когда зажгли свет, между рядами уже сновали полицейские и, то и дело прикладывая руку к козырьку, с тихим присвистом: «Просстите, госсподин!», «Просстите, госспожа!» — выхватывали из рук зрителей тонкие листочки. Но было уже поздно: короткий текст листовки прочитали все.

Листовка была озаглавлена: «К обществу», — и призывала всех честных людей поддерживать борьбу рабочих за свои права и за свободу. Подпись стояла уже знакомая по другим листкам: «Читинский комитет РСДРП».

На хорах прокламаций не отдавали, толкали полицейских, ругая всяко и угрожая сбросить вниз.

Ипполит вышел из зала, как только зажегся свет. Он направился в задние комнаты к отцу, но у выхода из фойе была давка: перепуганные до полусмерти обыватели рвались к вешалкам; полицейские же, стоявшие в дверях, тормозили поток выходящих. Низенький, большеголовый чиновник в форме министерства просвещения суетился около жандармского офицера, в крайней ажитации повторяя:

— Я его видел! Я заметил! Я сразу его узнал!

Ипполит усмехнулся: это был инспектор Кныш.

В комнату для карточной игры был еще один вход. Отодвинув занавес, отделявший фойе от служебных помещений, Ипполит очутился в длинном, плохо освещенном коридоре. Здесь вдоль наружной стены обычно стояли старые декорации, но Ипполит никогда не подозревал, что за рваными холстами могла скрываться узкая дверь. Сейчас около нее, отодвинув холсты, стояли два человека. Один из них, — Ипполит видел только его спину, — распахнув дверь, выскочил во двор, второй быстро привел декорацию в порядок, вынул платок из кармана, отер им лицо и только после этого двинулся по направлению к фойе.

В тусклом свете коридора Ипполит увидел старенький гимназический мундир с голубой розеткой распорядителя, бледное круглое лицо, в котором было что-то детское и удивительно знакомое. Но от волнения Ипполит никак не мог понять, кто это. И только когда юноша поравнялся с Ипполитом, тот сообразил, что это Федя Смагин!

И этот простоватый, толстенький Федя, совсем не похожий на героя, только что на глазах у Ипполита выпустил через потайную дверь революционера, бросившего прокламации с балкона! Значит, и сам Федя Смагин является участником подпольной организации!

Эти мысли мгновенно пронеслись в голове Ипполита, и он тут же с необычайной остротой ощутил, что такой удобный случай никогда не повторится.

— Послушайте, Смагин, — хриплым от волнения голосом сказал Ипполит, — я все видел. Но вы не беспокойтесь: я от всей души вам сочувствую. И прошу вас рассчитывать на меня.

— Ну вот и хорошо, — растерянно сказал Федя и пожал руку Чуракова.

В этот вечер Ипполит с особым чувством сидел около отца, делая вид, что наблюдает за игрой.

«Если бы вы знали, если б только знали!» — думал он. Мечты его сбылись: он «играл роль» в событиях. Ему даже казалось, что это он сам разбросал в зале листовки за подписью Читинского комитета.

На вечер в общественном собрании Читинский комитет послал четырех человек. Тима Загуляев и Кеша Аксенов должны были разбросать прокламации во время представления. В случае нужды им должен был помочь Смагин. Он был членом правления «Кружка любителей драматического искусства», неизменным устроителем вечеров и спектаклей и обеспечивал поступление средств от них в партийную кассу.

У Ивана Ивановича Бочарова была другая задача: установить, как будет проведена «операция», и доложить об этом Читинскому комитету.

Находясь в зале, Иван Иванович мог убедиться в том, что прокламации сброшены удачно, их расхватали с лету. Полицейским удалось отобрать у публики не так уж много крамольных листков.

Затем Бочаров вышел в фойе покурить. Постоял здесь немного, наблюдая за тем, как Тима Загуляев, громко переговариваясь с какими-то девушками, проходил мимо полицейских, стоящих у входа. Но Кеши нигде не было видно. Бочаров надеялся все же, что Кеша вот-вот появится; из собрания Иван Иванович вышел одним из последних.

У выхода дежурил усиленный полицейский наряд под началом околоточного Стуколова. Бочаров окликнул своего знакомого, вытащил портсигар, угостил папироской.

— Давеча, веришь, в пимах ноги замерзли. А сейчас вроде полегчало, — сообщил Стуколов, закуривая.

— Однако дело к весне идет, — поддержал разговор Иван Иванович. — У меня как начнется в костях ломота, так уж зиме — конец. Это у меня примета верная.

— Слыхал? Бунтовщика-то, который листки бросил, схватили! — похвастал Стуколов.

— Да ну? Скажите! Сумели ж! — отозвался Иван Иванович с ноткой почтительного удивления.