Рашен

Раскрылись двери, прозвучали три протяжных гудка, и из вагонов, стоящих вдоль одной из стен, высыпались люди. Судя по разной одежде, но в основном рваной и предназначенной явно для другой погоды, это были мои соратники по несчастью. Мужчины и женщины за считанные секунды забежали в электричку, расселись и замерли, смотря прямо перед собой. Так они сидели без движения минут пять, пока наконец в каждый вагон не зашел офицер в сопровождении автоматчиков. После чего, вероятно, началась перекличка. Из-за толстых стекол и непрерывного лая сторожевых собак голосов не было слышно, отчего люди в вагоне напоминали рыб в аквариуме, беззвучно открывающих и закрывающих рты.

Внезапно один из офицеров выскочил на перрон и громко крикнул: «Недостач!»

Тотчас к нему подбежали двое солдат, о чем-то переговорили, сверились с бумажными списками и метнулись к отстойным вагонам. Вскоре оттуда раздались истошные вопли и фашисты вытащили на перрон молодую женщину. Один тянул жертву за руку, а другой тащил, ухватив за волосы и намотав их на кулак, не переставая бить бедолагу головой обо все, что попадалось на пути. К ним подошел офицер и, сверившись со списками, обученным движением достал из кобуры пистолет и выстрелил женщине в голову. После чего убрал пистолет, достал карандаш и вычеркнул её имя из списка.

– Теперь полна порядка. Ехать могем! – прокричал он и вернулся в свой вагон. Двери немедленно закрылись, и электричка резво стартанула в сторону уродливых ворот, унося из города очередную порцию боли, страданий и никому не нужной плоти.

Я забыл про холод, голод, ночь и фашистов. Животный страх сковал разум и выпил жизненную энергию, словно стакан воды. В этом сумасшедшем городе я уже начал привыкать ко многому и многое же казалось всего лишь ролевой игрой, в которую меня вовлекли шутки ради. Я знал своих друзей и все ещё надеялся, что именно они устроили это сумасшедший реалити квест.

Ох, не надо было на пьяных вечеринках жаловаться на боязнь кризиса среднего возраста. Не стоило говорить, что всё надоело, и я, устав от жизни белки в колесе, жажду смены обстановки и острых ощущений. Вот и накаркал, идиот такой! Получай теперь интерактивный спектакль с неизвестным концом! Так я думал ровно до момента выстрела.

Вместе с мозгами той несчастной женщины из меня вылетели не только сомнения в реальности происходящего, но и малейшие надежды на то, что все это управляется умелой режиссерской рукой и может быть остановлено в любой момент, по обоюдному желанию сторон.

Не может, не остановится. Сказка стала явью…

Сопровождавший нас конвой наблюдал за моей реакцией, не скрывая радости. Солдаты скалились, изображая растопыренными пальцами разлетевшиеся осколки черепа.

– Теперь все понять? – обратился к нам старший офицер. – Дисциплин и жестко порядковый! Никак своевольств и не думаете замешкай или спрятать! Сидеть в камера до три гудок. После забег по поезд и смирно сит на место. Пошел быстре!

Он кивнул солдатам, и те стали подталкивать автоматами заключенных к отстойным вагонам. Двигаясь нестройной колонной по двое, мы поднялись по растрескавшейся лестнице и засеменили по перрону. Самое страшное, что пришлось проходить мимо убитой, тело которой никто и не думал убирать. Она лежала на животе, поджав под себя руки, с огромной дыркой выходного отверстия на затылке. Рядом образовалась приличная лужа крови. Обойти ее не испачкавшись было невозможно, и вскоре кровавые следы чётко обозначили траекторию нашего движения.

Слава богу, что в отстойных вагонах было тепло, хотя и тесно. Кто-то из заключенных сразу же забрался на верхние полки, другие предпочли занять места за длинным деревянным столом, который протянулся через весь вагон, деля его пополам. Вскоре некоторые «верхолазы», особо измученные этапированием, захрапели. Я же присоединился к застолью, заняв место с краю. Благоразумие – мой конек. Когда прозвучат командные три гудка, я хочу оказаться в электричке одним из первых, а не прорываться сквозь толпу, рискуя опоздать и оставить гипофиз на студеном асфальте.

Мысли дураков сходятся, и вот уже рядом еле втиснулся невысокий толстоватый мужчина лет пятидесяти пяти. По осанке и дорогой на вид, хотя и сильно испачканной одежде было заметно, что еще недавно бедолага не нуждался в деньгах и занимал солидное положение в обществе.

– Вы совершенно правы, – с нотой трагизма прошептал он, поймав мой оценивающий взгляд. – Все, что со мной происходит, – это страшное недоразумение.

– Не понимаю, о чем вы, – слукавил я.

Уже становилось немного не по себе от того, как местные жители сходу читали мои мысли. Просто сканеры какие-то, телепаты долбаные.

Толстяк, не замечая моего внутреннего смятения, погруженный в мир собственных горестей, продолжал:

– Двадцать лет, двадцать долгих лет я верой и правдой служил нашему Великому государству. Жертвовал свободным временем, не считался с личными проблемами. Служба, служба и еще раз служба на благо страны. Она заменила мне мать, жену и детей.

– Вы что же, совсем одинокий? – проявил я каплю сочувствия.