Рашен

– Генетический. Понимаешь, у русиянского человека есть одна черта, по которой ты всегда отличишь его от остальных в любой точке мира. Вера в то, что сила в правде. То есть, если ты прав, ты просто не можешь оказаться слабее и проиграть. А если ты проиграл, значит, был не прав. Германцы это раскусили и после победы взяли на вооружение. Такая идеологическая бомба оказалась пострашнее любого оружия, даже ядерного.

– Кажется, понимаю. На допросах мне постоянно тыкали в нос, что Русия тысячу лет шла не тем путем и все наши решения были неверными, – вспомнил я речи Хрусталва и Жабинга.

– Верно. Если даже самому умному человеку с утра до вечера твердить, что он дурак, а все его поступки считать неправильными и постоянно критиковать, то рано или поздно он сам уверует в свою тупость и никчемность. Именно это и произошло с нашим народом. А началось строительство «идеологии неправоты» сразу после войны. Уже восемьдесят лет сначала Великие германские освободители, а теперь и наши вожди ежедневно убеждают нас, что мы не правы. Так и живем под грузом собственной неправоты и никчемности.

– Отсюда и имеем тридцать миллионов организмов, априори считающих себя чуть полезнее навозной мухи, – закончил за приятеля Владберг. – Который раз слушаю эти фантазии, но все равно, бляха, интересно.

– Спасибо, господа, что наконец открыли мне глаза. Я пребываю в вашей реальности много месяцев, но только сейчас пазл в голове сложился в различимую картинку.

– Русияне живут, но не понимают, зачем и для чего. Все, что они делают или предлагают сделать, остается неуслышанным или же вызывает острейшую критику. Новаторские поступки, инакомыслие, просто смелые высказывания (даже без критики режима) оборачиваются для их авторов тюремным сроком, – продолжал Олег.

– Это можно сказать про многие существующие режимы, – заметил я. – Ни в одной стране политической и финансовой элитам не нравится, когда их поливают помоями. Везде есть несогласные, демонстрации, неповиновение, стычки, аресты и тюрьмы.

– Сами знаем, поэтому особо и не возражаем, – согласился Олег. – У нас плохо, но и за границей не лучше. От этого становится еще тоскливее. Получается, что нет на глобусе места, где было бы хорошо простому человеку.

– А мне и здесь неплохо, – смачно харкнул на пол Владберг и вытер рот рукавом телогрейки. – Главное, чтобы работу давали несложную да паек не урезали. Одно угнетает – на воле приходится говорить так, словно говна в рот набрал. Иначе за своего не примут. Спасибо, хоть с вами душу немного отвёл.

Наша машина остановилась. Я выглянул в маленькую бойницу в кузове и увидел, что мы подъехали к старому бревенчатому дому ярко-красного цвета. Над центральным входом пьяным мастером была криво прибита вывеска «Пункт сортировки и общественного распределения».

– Приезжать! Выхо по одн! – заорал конвоир и распахнул дверь автозака.

На этот раз мерзнуть на холоде не пришлось. Нас сразу же провели в дом. Длинный коридор, начинавшийся прямо от дверей, был битком набит свежей партией ссыльных. Кто стоял, кто сидел, а некоторые особо изможденные, лежали на полу, свернувшись клубочками на подстеленных ватниках. Солдат поставил нас в конец очереди и грозно прорычал, показывая кулаком:

– Стой здеся, все стой. Ждай очер свои. Никуда нет ходу! – для верности отвесил Олегу затрещину, развернулся и пошел на улицу к машине.

– Вот невезуха! – присвистнул Владберг. – Похоже, нам тут до второго пришествия ждать придется.

– Не боись, – успокоил его Олег. – Сейчас раскидают всех часа за три. Помнишь, сколько народу было на пересылке под Пензабургом?

– Типун тебе на язык, – неловко перекрестился Владберг. – Тогда всё быстро провернули, потому что половину ссыльных сразу же расстреляли. Не дай бог…

Их перепалка была мне не особо интересна, и я решил осмотреться. Прямо перед нами стояли два молодых парня лет двадцати, не больше. Они почти прижались друг к другу и о чем-то шептались с видом заговорщиков. Периодически один из них, забывал про осторожность и выкрикивал в полный голос: «Ты что, совсем больной! Как мы успеем перебежать через весь двор?»

– Тише ты, идиотина! – шипел на него товарищ и окидывал стоящих рядом взглядом затравленного волка. Другие ссыльные лишь посмеивались, отводя глаза.

– Смотри-ка, – дернул Олега за рукав Валдберг, – похоже, эти молочные поросята задумали пуститься в бега!

– Почему поросята? – не понял я.

– Потому что во время длительной пересылки или зимовки случаются перебои с питанием. Власти, как ты уже понял, о нас не сильно заботятся. Чем раньше сдохнем, тем Великой Русии будет лучше. Поэтому снабжение налажено из рук вон плохо.

Бывает, что в поселки хлеб не привозят неделями, уже молчу про мясо, крупы и овощи. Так что приходится импровизировать. Как правило, в суп или в студень попадают вот такие неопытные новички, не знающие и не уважающие здешние законы, – спокойным тоном пояснил Валдберг.

– Во-во, – согласился с другом Олег. – Мотай на ус, Дмитрий. Изучай «Сибирейскую грамоту» и больше слушай, чем говори. Авось пронесет.