Раскаленное солнце (СИ)

Длилось всё недолго. Ему хватило пары минут подёргаться, чтобы кончить. Спустив мне в зад, он быстро спрятал своё хозяйство в штаны, застегнул ширинку и свалил. Я сжимал в кармане куртки пятихатку. Мама всегда говорила мыть руки после денег. Деньги грязные. Абсолютно все. И руки от них потом воняют.

Я опять поймал на своём лице эту улыбку… И в голове мелькнула мысль о том, что всё так, как и должно было быть. Я — грязь. Моё место — дно.

А ещё слёзы текли ручьём. Наверное, от боли. Было такое чувство, что в заднице у меня застрял орех. Отвратное, мерзкое ощущение. Я поднял свою бутылку, которую умудрился не проебать. В ней оставалось меньше половины. Я отхлебнул, и меня чуть не вывернуло. Подавился и кашлял, наверное, минут пятнадцать. Задыхаясь, ободрал себе горло. Разогнувшись, увидел на жёлтой стене чёрную надпись, наскоро сделанную из баллончика. «Ясно», и в букве «о» был подрисован грустный смайлик.

— Хули тебе ясно, стена ёбаная?! — не выдержал я и запустил в неё бутылкой. Та разлетелась вдребезги, оставив на стене тёмное вонючее пятно.

Мне было очень хуёво. С одной стороны, мне хотелось в душ и в кроватку, а с другой, я всё ещё не чувствовал удовлетворения. Я ещё недостаточно опустился.

Да и идти мне было некуда. Домой я пошёл бы в последнюю очередь, а к Артёму просто не мог. Я не хотел туда возвращаться больше никогда.

Немного рассудив, я решил пойти к Симе на кладбище. Я более-менее ориентировался на «Серафимовском»: там был похоронен отец, и я знал, где находится Симина могила. Перелез через ограду, немного заплутал, но нашёл нужную тропинку. Глаза давно уже привыкли к темноте, а вскоре начало светать. Мне не было страшно, я не ощущал никакого особого трепета перед этим местом и мертвецами. Я нашёл участок семьи Симановых. Тут были родители Симы и Артёма. А ещё их бабушка. Я только тогда узнал, что Сима — Иннокентий. Я бы тоже предпочёл прозвище, если бы меня назвали Иннокентием.

Я устроился у его надгробия, и тут меня прорвало. Я пожалел, что разбил бутылку и не мог затолкать её себе в глотку. Неконтролируемый поток слов и рыданий извергался из моего рта. Я говорил всё, что думаю об этом придурке и его идиотском поступке, о том, как я его ненавижу за то, что мне теперь жить с этим дерьмом и винить себя в его смерти. Я захлёбывался в жалости к себе и от этого чувствовал себя ещё более жалким. Я понимал, что не имею права себя жалеть, что я должен наказать себя за это. Я должен сидеть в помойной яме, там, где мне самое место.

В какой-то момент ресурсы моего тела себя исчерпали, и я отрубился. Просто выключился. А включился уже в КПЗ. Солнечный свет пробивался сквозь белые полупрозрачные занавески за спиной сержанта, который что-то писал у себя за столом. Был день или утро. Я осмотрел небольшую камеру. Тут не было бомжей, алкашей, проституток и рок звёзд, как в фильмах. Я за решёткой был совершенно один. Я не подавал виду, что проснулся. Лежал на скамейке и думал. Не пытался восстановить в памяти то, что происходило ночью: мне хватало того, что я помнил и так. Я не жалел, не корил себя, вообще не делал никаких выводов. Думал только о том, что по всем библейским канонам Сима должен был попасть в ад. Я не особо-то религиозный человек, но верю, что люди после смерти попадают куда-то. Мне вдруг очень сильно захотелось, чтобы Сима и мой папа оказались в хорошем месте. Может, и не в раю, но это должно быть уютное местечко, где светло и спокойно. Где не возникает странных мыслей. Я даже попытался представить себе это место, и мне захотелось его нарисовать. Я непременно должен был придать ему форму.

Открылась дверь, и в помещение вошли несколько человек. Я услышал и узнал голос своей матери. На этом мои размышления прервались, и в желудке образовался липкий холодный ком. Я понял, что голоден, и вновь ощутил боль в рёбрах, затем в шее и спине. Руки и ноги, оказывается, онемели. Резко стало холодно. А ещё очень болели голова и жопа.

Мама забрала меня и повезла домой на такси. Мы молчали. Она явно была расстроена, но это и неудивительно. Я отвратительный сын. Я не чувствовал себя виноватым, не чувствовал себя обязанным перед ней, мне хотелось поскорее уйти из её жизни, не брать у неё ничего больше того, что она и так дала мне. Она родила меня. Спасибо. Всё. Больше ничего не надо.

Спросили бы меня, люблю я её или нет… Я не смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Но я, не задумываясь, ответил бы на него относительно моего папы. Его я любил. Вот только… Что это была за любовь? Можно ли было назвать это любовью сына к отцу? Что, если я вообще не способен любить без эротического подтекста? А женщины не вызывали у меня сексуального влечения. В этом ли дело? Возможно. А может быть, в чём-то ещё.