Раскаты

Василий глянул на часы — в парк было рано еще. Дежурный там наверняка дрыхнет без задних ног, оправданно понимая свою ненужность — вдоль парковой ограды ходят часовые, и он фактически всего-навсего приворотный ключник. А ключники и в армии народ ленивый и сонный, слушать с утра их раздраженную ворчню — значит испортить себе настроение на весь день.

Василий положил письмо в конверт, вернулся в казарму, повалился на койку прямо поверх одеяла и долежал оставшиеся полчаса с открытыми глазами. Бессонница все не отпускала его.

Конечно, Василий Макаров никак не мог знать, что еще один человек в последние дни так же потерял сон и покой. Правда, произошло это совсем по другой причине, но именно после первой же встречи с ним, сержантом Макаровым.

И человеком тем был командир батальона полковник Донов.

Была у комбата одна загадочная для многих привычка: частенько в свободное время, особенно по вечерам, он забирался в тишину коммутаторской или радиостанции и просиживал там часами. Говорили, что ничего-то он там не делал, просто сидел, откинув голову, в одном из вращающихся кресел и… дремал. Там его и находили, если возникала вдруг необходимость в нем, командире.

Вот и в тот вечер Донов, пройдясь в сопровождении зампотеха Камалетдинова по парку консервации машин и оставшись в целом довольным, простился с майором и вразвалку, свободно отпустив галстук (можно ж позволить себе на минуточку, пока никто не видит), пошагал вокруг заросшего ивнячком котлована к радиостанции.

Чтобы войти в ангар, в котором стояла машина походной радиостанции, полагалось нажимать на кнопку звонка, проведенного в радиорубку, но комбат знал секрет хитроумного запора двери, быстро расправился с ним и, пройдя по слабо освещенному настилу, поднялся по железной лесенке к радиорубке. Открыв дверцу, не дал прозвучать команде «Встать! Смирно!», а сразу махнул рукой — сидите, сидите — и цепким взглядом подсек, что в радиорубке подозрительно лишневато народу. Кроме начальника радиостанции старшего сержанта Солодовникова, дежурного ефрейтора Падуна, сидящего у ключа с надетыми наушниками, тут был и второй радист и еще какие-то — никак не запомнишь в лицо весь личный состав — сержант с рядовым. По общему окаменению лиц и убегающим от встречи глазам комбат догадался, чем они тут занимались, но не подал вида, спокойно прошел вперед и опустился в предупредительно освобожденное кресло.

На углу столика задорился маленький вентилятор, но в рубке было нестерпимо душно. Полковник распахнул китель, вздохнул и потянулся к стакану, поставленному впритык к графину с водой. Поднося ко рту, понял его содержимое, но все так же спокойно выцедил до дна, запил из графина и не спеша, с ленцой даже, откинулся в кресле.

— Тут мы… товарищ гвардии полковник… — не выдержал начальник радиостанции и кивнул на незнакомого сержанта. — День рождения у него… Как-никак — двадцать пять человеку…

— Я во всем виноват, товарищ гвардии полковник, — с готовностью на любое наказание вытянулся сержант.

Донов пригляделся к нему. Хорош парень, отметил, хорош. Высок, ладен. И крепок, чувствуется, жилист. И лицо привлекательное: в меру, без грубых углов, скуластое, с азиатской смуглинкой. Нос и губы, правда, тонковаты (самолюбив), но тоже не чересчур, как раз в норму. Но бросче всего, пожалуй, глаза под четкими по-девичьи бровями: синенькие, смотрят пытливо до легкого прищура и чуточку, кажется, насмешливо.

— Ничего, — сказал комбат, вконец истомив радиорубку молчанием. — Я сам не раз так же отмечал дни рождения. Но не попадался. Грубо вы работаете и непроворно… Дайте-ка уж и закурить заодно. — И, уже поднявшись, прикуривая от знакомой зажигалки-русалки, сделанной старшим сержантом Солодовниковым собственноручно, как бы невзначай обронил: — Сержантам — по трое суток гауптвахты, ефрейторам и рядовому — по три наряда вне очереди. Дежурный, надеюсь, не…

— Никак нет, товарищ гвардии полковник! Мы же понимаем… — Начальник радиостанции сопроводил комбата до лесенки и вздыхал, вздыхал, всем своим видом показывая, что наказание чересчур сурово, хотя вздохи его были, наоборот, облегченные: так глупо попасться и так дешево отделаться!..

Полковник неторопливо спустился по лесенке и пошел к выходу из ангара, очень недовольный собой. «Добреньким становишься, комбат, благодушненьким… Совсем, что ли, постарел?» И вдруг… вдруг он споткнулся и застыл, напрягая слух и жарко чувствуя, как резко ворохнулось в груди сердце и бросило в лицо чрезмерно большую порцию крови. Из дверцы радиорубки — ее, видимо, забыли закрыть — явственно донеслось:

— Бедный, бедный Робин Крузо, как ты сюда попал, елкина мать!.. Нет, сюда я больше не ходок…

Донов постоял, пытаясь унять внезапно разбушевавшееся сердце, опустил руку, все еще нашаривающую ручку двери ангара, и решительно повернул назад. Втиснувшись в узкую дверь радиорубки, сразу же поманил к себе пальцем сержанта-именинника:

— Представьтесь, сержант!