Раскаты

— Всё, приехали, бога в твою преисподню!.. Сколь раз долбил этому Робинзону: подлатай ты свою овражную развалюху, не то свернет кто-нибудь шею — хоть бы ему хны, дубина! Двадцать с гаком так и проволынил в лесу, медведь! — разразился Макаров в адрес, по всей вероятности, лесника Петровича и полез вон из кабины.

За ним выбрались и Люся с главным архитектором. Поеживаясь от овражной сырости, затоптались на мостике, разглядывая размеры аварии. А дела обстояли не ахти: «газик» сел по самую раму, оба задних колеса почти целиком провисли в пролом.

— Что ж, давайте вспомним стапрадедовский способ, — сказал Григорий. — Вроде бы топорище торчало там с-под сиденья, а, водитель?

— Топорик-то я взял, как же без него в лесу… — Макаров цепко оглядел приовражье. — Да тут и не с чего срубить вагу, одна ольха.

Но топорик все же достал, огляделся еще раз и крупно затопал на берег. Там, на ладони обрывчика, пушились желтые две березки. В несколько размахов Степан Макарович свалил их с ног, тычками лезвия счистил с них сучочки. Получились рычаги не очень чтоб мощные, но вполне справные на «газиков» вес. Макаров завел машину, Григорий и Люся поддели ее рычагами сзади и стали поднимать. Но недаром сказано: споткнулся с утра — не жди добра. Попытки выручить «газик» под натужный вой мотора и залихватское «раз-два — взяли!» ничего не дали: справляться-то брат с сестрой справлялись, да задние колеса, ведущие, зависая над проломом, не цеплялись за бревна, а крутились вхолостую.

Между тем утро взошло во весь свой ясный цвет, окончательно добив скорую охотничью затею. Степан Макарович вытащил из кабины сумку с понятно звякнувшей посудой, пнул в сердцах дверцу и виновато предложил дойти на кордон пешком. Прямиком-де рукой до него подать, там найдется чем закусить, а потом и машину удастся выручить: Петрович с его лошадью заменят целый трактор.

— «А на-ам все равно», — полупропел Григорий, вытирая взмокший лоб. В возне с машиной на него нашла та озорная игривость, когда плевать на все удачи и неудачи. — Доверимся челну судьбы, и пусть несет он нас по лону волн! Правильно, Люсек? Что ты, молодец, невесел, буйну голову повесил, а?

— Я ничего… Пошли так пошли. День-то — наш.

Люся не то чтоб невесела была, просто не понравилось ей что-то, а что — не уловила пока. Толкнуло в груди, защемило, а с чего? Уловила бы, может, и удалось избежать очередного, неизвестно еще на какой срок приступа долгой тоски, которую сулило внезапно испортившееся настроение.

На взгорке сошли с катанки на тропу, по ней прошли на просеку.

— А скажи мне, Григорий Фролч, растолкуй: как люди подшефными делаются? С чего начинают? — сказал Макаров, придержав шаг.

— Не понял, — дернул Григорий толстыми покатыми плечами. — Прошу пояснее.

— Чего тут не понять. В районе у нас несколько хозяйств имеет шефов, и смотрю — стоящее дело. Не ахти, что, конечно, а все подспорье. И нам бы не помешало заиметь друзей… Но как это наверняка провернуть — ума не приложу.

«Вот ведь! Откуда знал папа точно, что не станет Макаров напрасно раскатываться по лесам? — удивилась Люся. — Вон как закидывает! Интересно, клюнет Гриша или нет?»

— «Провернуть… друзей…» — хмыкнул тот. — Да, наверное, начинают с райкома. И через обком.

— Аха… хм… и верно… — Степан Макарович старательно делал вид, что до него и вправду не доходил столь очевидный путь. — Только, смотрю я, не все тут с додумкой… Вон у «Максима Горького» шеф — текстильный комбинат. Какая от них помощь? Пришлют под осень бригаду баб на уборку — и отбрехались. А то все больше с концертами, тили-мили… Мне бы мужиков. Мне строиться надо. Да и механизаторы без запчастей мыркаются.

Макаров помолчал, но, поскольку главный архитектор никак не реагировал, рубанул в лоб:

— Нет у тебя там, Григорий Фролч, в столице знакомца близкого? Ну, из руководителей предприятий? По-моему, верней бы оно вышло. А наверху такое святое дело всегда поддержут.

— Вот теперь дошло! — Григорий расхохотался. — Есть преподобные знакомые, Макарович, есть. Скажем, директор литейно-механического. Подходит кандидатура?

— Во-во!

— Так приезжай как-нибудь прямо ко мне на денек-другой. Сведу я вас. И сам на него поднажму: для родного-то колхоза в лепешку расшибиться не грех. Но… не слишком ли ты меркантильно смотришь на «святое»-то дело, а?

— Бишь, с выгодой одной смотрю? Как ведь понимать…

За разговорами прошли закустевшую юными липками вырубку, ступили в мохнатый полумрак молодого бора с пробитой сквозь него ниткой узенькой дорожки. По обе стороны струились ровные рядочки — борок был посадочный. Сосенки стояли вприжим, и нижние сучочки их, густо сцепившись, позасохли до одного, зелень клубилась высоко в надголовье. Под ногами треско прогибался толстый слой упревшей хвои. Конец полумрачного коридора светился распахнутой дверью, и, когда шагнули в нее, открылась светлынь поляна. На дальней стороне ее, словно врезанный в обвальную стену леса, серо грудился кордон с мощными дубовыми воротами и высоченным бревенчатым двором. Рядом чернела заплатка раскопанной приусадебки, вовсе не огороженной.