Раскаты

— В шубе была… В длинной черной шубе, в валенках, чуть постарше меня… Всего минуту она тут была, Герольд Аристархович! — взмолилась Софья Стефановна.

— Мда-а… Странный, однако, способ вносить деньги для фронта. — Секретарь райкома поморщился, раздумывая, как быть. — Вот что. Вызовите Смирнова из райфинотдела. Пересчитайте, составьте акт, описав все, как было. Меня тоже включите. Для фронта — значит, для фронта.

11

Тогда Варя и не заикнулась Алеше о сверкнувшей в голове сумасшедшинке. Проводила его до Дубняков, где синявинцы испокон веков прощались с уходящими в армию, без единой слезинки проводила, даже мать удивилась: «Пореви хоть, что ли! На войну провожашь, а не к теще на блины». Но Варя не могла, не хотела плакать, не веря, что Алеша уезжает надолго и на большую опасность. Да и сумасшедшинка та, видно, помогла сильно: потихоньку она так завладела ею, что вытеснила все больные думки и печали. Правда, поначалу, решившись занять место мужа и несмотря на затаенные подсмешки, прямые отговоры и упреки, упершись на своем, Варя и сама не верила, что сможет справиться с работой лесника. Ведь зародилась-то сумасшедшая мысль только из-за того, что и представить не могла, как она вдруг возьмет да бросит места — домик лесорубов, кордон, — где испытала такое неохватное счастье. Особенно кордон, новый свой дом, который сказочно быстро построили им сказочно хорошие люди и в котором каждый уголок обухожен ее и Алешиными руками. Нет, не бывать такому, чтобы пришли сюда чужие люди, разломали, переставили, переделали все столь родное и дорогое!.. А из этого родилось другое: стать ей лесником, иначе кто держать ее будет на кордоне? Но что она знает и понимает в лесниковском деле? Кроме того разве, что леса надо обходить каждый день, особенно придорожные кварталы, чтоб не вырубали там деревья самовольно. Даже границы морозовского обхода не знает она как следует… А ведь Алеша любил повторять, что в лесного сторожа превращается только плохой лесник. Суметь бы ей хотя бы плохим лесником стать…

Полтора дня безвыходно сидела Варя на кордоне после ухода мужа, невидяще посматривая в окно, в которое виднелись кусок опушечного леса, поле и далеко внизу крыши Синявина. Всего и подымалась из-за стола обед сварить себе, Шурке и Дамке да ворота и дверь запереть получше: неуютно, страшно стало к вечеру без Алеши! Даже лампу не задула на ночь. Лежала, думала, думала. Черные окна и тишина завораживали, затаилось в них, казалось, нечто мохнатое, жуткое, которое лишь выжидает удобного момента, чтобы схватить и… прямо не знай что сделать с ней. Господи, да куда она полезла-то, на что решилась! Неужто можно выдержать, вынести не одну, а много-много таких ночей?! Вздрогнула и чуть не вскрикнула, почувствовав рукой это самое, мохнатое. Фу-у… да это Шурка подлезла под бок, сладко мурлыча. Дамка взлаяла во дворе и умолкла, и потихоньку отпустило в груди, даже улыбнулась Варя, подумав: вот и кошка у нее есть, и верная собака, и ружье вон висит на стене, из которого она пальнула разок с закрытыми глазами, когда ходили с Алешей в обход. Все лесниковское есть у нее, и — чего ж! — попробует она, если согласится Федор Савельич.