Раскаты

Всю ночь ворочалась и вздыхала Марья, пыталась думать о чем-нибудь другом, но только одно вертелось в голове:«Откупился ведь, откупился…» К утру бессонница вдруг сыграла в обратную сторону: ни тяжести в теле, ни усталинки, в голове тоже прояснело, и мысли пошли по новым путям, даже два сразу решенья вызрели, которые должны были, по ее разумению, пусть и не впрямую, как вчерашний плевок в лицо, но все же обернуться местью-ответом Бардину. И завеселела Марья, не откладывая, взялась исполнять свои решения.

Хотя и сказала Захару Сидоркину, что ноги ее больше не будет в свинарнике, — спозаранок поспешила к нелюбезным тварям. Одно дело — Бардин, сказала себе Марья, а другое — скотина, она безобидней и чище Бардина, да и ни при чем она в людской сваре. И Марья выходит остальных свиней, как бы ни пришлось маяться. Не сложись у нее с Бардиным столь упорно, глаза в глаза, то со временем она, верно, отказалась бы сделаться взаправдашней свинаркой (больно ей нужно такое лихо — каждый день противную работу работать), а теперь, решила Марья, она нарочно останется на ферме и во все нарочно станет лезть. Пусть побесится толстопузый, пусть он ее боится. И будет бояться: устроит она ему вольготную жизнь, похлеще еще устроит позор, чем в конторе. И Васягину Марфу выведет она на чистую воду: все шепчутся на ферме, что воровка она, что почти каждый день таскает домой колхозное молочко, а молчат. И впрямь что мыши — шур-шур по углам…

Какое имеет касательство к Бардину ее второе решенье, Марья и сама до конца не прояснила себе, просто втемяшилось после того, как увидела довольное лицо «передового колхозника» в газете, а отступаться от слова своего она не привыкла. Но для дела этого ей нужен был свободный день, и, накормив хрюшек погуще, пошла Марья после обеда к председателю.

Захар Сидоркин, на радость, был в конторе один, встретил ее не столь удивленным, сколь веселым хмыканьем:

— А-а, Марья! Ну, проходи, сюда проходи. Правда, я уж и побаиваюсь тебя: вдруг еще и мне за что достанется?

— Достанется, Захар, достанется, — подтвердила Марья. — Я вот что пришла. На ферме-то я останусь, раз пошла, но завтра ты меня ослобони на денек. Мне в район надо сходить.

— В Речное? Что ты там потеряла? Да и как пройдешь по такому морозу? Завтра от нас никто в район не едет.

— Я пройду. Надо мне.

— Ну и народ же вы — Железины! — не то удивленно, не то укорно закачал головой председатель. — Ничем вас с вашего места не сдвинешь…

— Такие уж. Нечто некоторые твои дружки новые. На карачках поползут, только бы поверили, что они хорошие, — не утерпела, подзадела его Марья. — Так ослобонишь завтра?

— Ладно, ладно, на один-то день найдем человека…

Захар Сидоркин счел за лучшее замять разговор о новых и старых друзьях, как бы там ни было, пусть сто раз права Марья (его и самого тошнило иногда, часто перебарщивал Бардин, угождая ему), а заменить Бардина было некем. Да и не за что вроде. И вообще, некогда нынче разбираться в душах, каждый работает до упаду. Но тем не менее не выдержал, задели его слова Железиной:

— А насчет Бардина напрасно ты, Марья. Во-первых, в красный угол я его не ставлю. А во-вторых, работает же он, старается…

— Еще бы ему не стараться. Он будет стараться, бу-удет… — Марья не стала договаривать, почему будет стараться Бардин, повернулась и вышла. «Все равно не поймет он ничего, — думала, после теплой конторы с трудом вдыхая каленый мороз. — Чтобы понять таких, как Бардин, надо их сердцем чувствовать».