Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Так вот, первое преступление Юнга заключалось, по мнению Бахтиярова, в том, что тот в одном из своих интервью (в октябре 1938 г.) предложил во имя сохранения демократии на Западе и в Америке не препятствовать гитлеровским планам движения на Восток — в Россию. Однако негодование Бахти­ярова вызывает вовсе не факт косвенного оправдания нацистс­кого нашествия на его собственную родину. Его опечаливает лишь то, что «рекомендации Юнга вели к ... столкновению и взаимному обессиливанию двух близких и дополняющих друг друга народов», тогда как на самом деле подлинным врагом братских народов Германии и России были, конечно же, демок­ратии Запада, и прежде всего США.

Свое второе преступление Карл Юнг совершил, по словам Бахтиярова, уже после войны. Имеется в виду высказанная им в другом интервью (в мае 1945 г.) идея о коллективной вине немцев и об их коллективной ответственности. Бахтияров счи­тает, что вследствие этой «терапевтической процедуры», пред­ложенной Юнгом, была «нарушена экология психологических глубин». Одним из самых прискорбных последствий этого «на­рушения» он считает тот факт, что и по сей день «под запретом находится один из важнейших архетипических символов — свастика». Надо сказать, что, несмотря на это раскрытое Бахти­яровым «преступление» Юнга против свастики, среди неоязыческих популяризаторов исконной арийской духовности и сим­волики, действующих на территории Украины, имя Карла Густава

Юнга пользуется, как и во всем остальном мире, глубоким уваже­нием и почитанием. Свидетельство можно найти в интернет–выступлениях отечественных любителей арийской старины[43]. Логика же размышлений по поводу спасения гениальной сути юнговских открытий от наведенной самим же Юнгом порчи приводит Бахтиярова к следующему тезису: «Юнговский Про­ект — восстановление связи жизни с архетипами — мог быть реализован в контексте либо победы Гитлера, либо возрожде­ния России и ее исторической миссии». Поскольку гитлеровс­кий проект «восстановления связи с архетипами» потерпел фиаско, все надежды Бахтиярова связаны с Россией — миром, которому, как он считает, в наибольшей степени присуща «чи­стота реализации сакральных архетипов в культурной и поли­тической практиках».

Мне трудно судить о том, насколько реалистичны эти проек­ты по восстановлению архетипической сакральной России, со­пряженные с последним походом против профанного и без­душного Запада во главе с «простодушной» Америкой. Я знаю лишь то, что Украине отведена в них роль малой песчинки, кро­хотной шестеренки в гигантском механизме Великой Евразий­ской идеи. Знаю также, что там, где заходит речь о столь туман­ных мирах, как архетипические глубины души, всегда остается простор для несметного количества интерпретаций. В тех же самых безднах национального бессознательного, в которых Олег Бахтияров с восхищением обнаруживает указания на сакраль­ное архетипическое предназначение России, авторы недавно опубликованной работы «Архетипы социальной жизни и поли­тика» усматривают разворачивание (по их мнению, не менее архетипическое) исторической драматургии российской менталь­ности на фоне «постоянного самозабвения, утраты прошлого, нигилистических коллизий и ужасного, беспрецедентного чело­векоубийства и нигилистического влечения к смерти» [16, с. 18]. Кроме того, совершенно не исключено, что в противовес русо­фильским настроениям, распространяемым г–ном Бахтияровым и его единомышленниками–евразийцами, у многих украинцев могут еще сильнее обостриться воспоминания об их собствен­ной «коллективной душе» и о ее архетипических сокровищах, так страстно воспевавшихся Тарасом Шевченко и многими дру­гими специалистами по вызову из небытия «теней забытых пред­ков». Ничего хорошего подобные акты политической реанима­ции фикций, пропагандировавшихся Юнгом, скорее, в качестве средств индивидуального спасения, моей стране, разумеется, не сулят.

Предчувствую упрек в искусственном и, быть может, даже натужном переводе дискуссий о Юнге в плоскость, весьма от­даленную от замыслов великого швейцарского психолога. Да, многое из сказанного на предыдущих страницах очень непохо­же на ту аналитическую психологию, какой она виделась свое­му создателю и продолжает видеться многим его последовате­лям. Однако для юнгианства, равно как и для всех остальных разновидностей психологии такого типа, это, скорее, норма, не­жели досадное недоразумение, ибо «глубинная психология ста­ла тем, чем всегда зарекалась не быть. Произошло это от­части потому, что она, собственно, никогда и не была тем, за что себя выдавала» [95, р. XV].

Библиография

1. Адлер Г. Лекции по аналитической психологии / Пер. с англ. С.Л. Удовика и М.Ю. Луцика. — М.: Рефл–бук; К.: Ваклер, 1995. — 280 с.