Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Подобные рассуждения присутствуют и в докладе ученицы Л. Бондаренко — Л. Резе «К проблеме личного и общественно­го в психике человека в концепции К.–Г. Юнга»[38]. В 1996 она, между прочим, защитила в Харьковском университете диссер­тацию на тему «Онтофилогенетическая модель взаимосвязи индивида и социума (на материале психоанализа)», в которой отстаивала идею о том, что именно приверженность психоана­лиза онтофилогенетической модели делает это направление в психиатрии философской концепцией, позволяющей «разобраться в специфике социальных процессов, увидеть их глубину, направ­ленность, а также пути преодоления трудностей» [31, с. 3].

Однако историческая и научная правда, умалчиваемая J1. Резе, состоит в том, что Юнг продолжал отстаивать свою привер­женность геккелевскому принципу «спустя многие годы после того, как биологи отвергли биогенетический закон» [91, р. 162], т.е. развивал свои теории не в соответствии с современной ему наукой, а вопреки ей. Еще одно неприятное обстоятельство заключается в том, что автор столь полюбившегося Юнгу (и его нынешним харьковским адептам) биогенетического закона (Э. Геккель) был также и одним из главнейших идейных пред­шественников немецкого национал–социализма, о чем уже на­писаны целые тома. Я имею в виду прежде всего две капиталь­ные работы профессора современной европейской истории Университета города Нью–Йорк Даниэля Газмана: «Научные истоки национал–социализма: социал–дарвинизм Эрнста Гекке­ля и Германской монистской лиги» (1971) [87] и «Геккелевский монизм и рождение фашистской идеологии» (1998) [86].

Должен признаться, что и мои собственные изыскания дол­гое время имели весьма тенденциозную направленность. В сво­ей монографии [27] я пытался представить Карла Юнга как за­мечательного ученого, незаслуженно забытого академическим сообществом. Я стремился доказать, что юнговская теория мифа представляет собой серьезную научную доктрину, являющуюся результатом творческой переработки концепций сущности мифа, формулировавшихся Фрейдом и его самыми ранними последо­вателями (Карлом Абрахамом, Отто Ранком, Эрнстом Джонсом, Францем Риклином и Сабиной Шпильрейн). Я даже пытался продемонстрировать, что в эволюции этого специфического под­хода к мифу присутствует логика развития, четко соответствую­щая известной модели научных революций Томаса Куна. В ре­зультате получалось, что Юнг порвал с фрейдизмом именно потому, что его понимание мифа было более тонким и убеди­тельным с научной точки зрения.

Конечно, оправданий такому, мягко говоря, чересчур оптими­стическому видению фигуры великого швейцарского мыслите­ля можно найти множество. Усталость от материализма — одно из них. Ведь в ту пору любые критические замечания на его счет, подобные тем, которые имелись в рассмотренной выше работе Л. Левчук, я списывал на пережитки советского непри­ятия представителя враждебной системы. Можно также сослать­ся на существовавшие тогда (да и сейчас существующие, чего греха таить!) трудности с полномасштабным доступом к со­временной научной информации относительно Юнга. Но это еще не все. Оригинальное объяснение своей былой глубокой увлеченности Юнгом я нашел в книге Питера Хоманса «Спо­собность опечаливаться: крушение иллюзий и социальные ис­токи психоанализа» [97, pp. 34–35].