Расколотое небо

Вечером в темном углу маленького кафе Рита узнала, что предчувствие не обмануло ее: страх и неопытность поставили Зигрид в тяжелое положение. Родители, с которыми она жила, две недели назад вместе с младшими детьми «ушли». Что это значит — понимал каждый. Она была в курсе их планов и однажды вечером не пошла домой (где может провести ночь юная девушка, оставшись одна в холодном зимнем городе?), не возвращалась и весь следующий день. Поздно вечером она, как и ожидала, нашла квартиру опустевшей. Ей многого пришлось бояться в жизни. Как она боялась крутого нрава отца, с которым шутки были плохи! Теперь она боялась только одного: если о бегстве родителей узнают, она вылетит из института. Энергично, проявляя незаурядную выдумку, воздвигла она непроницаемую стену вокруг этого бегства. Соседям сказала, что родители уехали в отпуск — неожиданно, конечно. Ведь так бывает? Она позвонила на завод к отцу — он был сварщиком: отец болен, больничный лист мы пришлем позже. За братьев извинилась в школе.

Ей пришлось напрячь все силы, чтобы ложь не была разоблачена хотя бы в течение двух недель. И Рита вдруг увидела новую Зигрид: твердую при всей своей слабости. Но когда истекли две недели, Зигрид была вконец измочалена вопросом: что мне делать?

Она и сама знала — есть только один путь, но все тянула и ждала, а Рита не торопила ее. Потом, по какому-то совершенно пустячному поводу, когда ее спросили о профессии отца, она напрямик, без запинки заявила:

— Он ушел.

Рита была единственной, кто не удивился. Она успела разглядеть множество удивленных лиц, которые впервые с интересом смотрели на Зигрид. Через несколько минут из сумбура вопросов и ответов выделился резкий, деловой голос Мангольда:

— А больше никто не знал об этом?

— Знал, — спокойно ответила Рита. Она знала об этом.

Вот как. Знала! Да это настоящий заговор! Рабочий покидает свое государство, свою республику. Его дочь лжет этому государству. А ее подруга, которая учится и живет на стипендию от рабочего государства, покрывает ее.

— Что ж, придется об этом поговорить.

Все лица, как будто их дернули за веревочку, отвернулись от Зигрид, словно слишком долго смотрели на нее. Теперь они все смотрели на того молодого беспомощного преподавателя — он не мог столь же быстро и точно, как Мангольд, вспомнить ту или иную цитату, — который теперь растерянно повторил:

— Об этом придется поговорить…

Рита думает: хорошо, что приехала Марион. Они идут рядом, но Рита почти не слушает ее болтовни. А Марион как раз подробно описывает свой новый костюм. Она принадлежит к тем счастливым людям, которым новый костюм помогает многое перенести и которые бессознательно презирают незадачливых горемык вроде Зигрид. Самоуверенность свою Марион строит на очень простой основе, не то что Зигрид, которая еще долго будет страдать от своих детских страхов. И не то что Рита.

Рита до мельчайших подробностей помнит тот день, хотя от растерянности не в состоянии была все как следует осознать. Вначале она еще надеялась достичь чего-то своей решительностью: если уж надо говорить, то лучше всего сейчас, сказала она Мангольду. Но тот отбрил ее: к такому-де разговору необходимо подготовиться.

В подобные минуты люди болезненно чувствительны к подчеркнуто невидящим взглядам. Так или иначе, никто не разговаривал с Зигрид и Ритой — во всяком случае, если это мог видеть Мангольд.

— Они нас выкинут, — сказала Зигрид. — Я это знала.

По вечерам Рита часами сидела неподвижно в своей комнате. Она не спрашивала себя, может ли мнение такого вот Мангольда повредить ей. Верно, она боялась решения, которое отбросило бы ее на исходные, теперь такие далекие позиции. Но главное — она чувствовала, что Мангольд, если ему удастся победить, отнимет у нее гораздо больше, чем возможность стать учительницей. Правда, у нее не было окончательной уверенности, что жизненные принципы Метернагеля, Вендланда и Шварценбаха когда-либо будут определять жизнь всех людей, однако и малая крупица этой легкоуязвимой уверенности была ей бесконечно дорога.

Ведь иначе Герфурты захлестнут мир. По всей стране они только и ждали этого, сидя за своими отлично накрытыми обеденными столами. Они уже поднимали нос, принюхиваясь, откуда дует ветер. Чем любезнее была фрау Герфурт, тем сдержаннее становилась Рита. Молча выслушивала она новости этой почтенной дамы: жуткие вещи творятся вокруг, бегство добрых знакомых стало повседневным явлением — необъяснимо, не правда ли? Или еще того хуже: всеми уважаемых людей вдруг разоблачают как преступников, и на процессах судьи клеймят их в самых немыслимых выражениях. («Вербовщики! Торговцы живым товаром!» Я спрашиваю вас: разве мы живем в средние века?..) Народ, говорила фрау Герфурт, народ считает, что так дальше продолжаться не может!

«И как это мне прежде не бросилось в глаза сходство между фрау Герфурт и Мангольдом!» — думала Рита. То же слепое рвение, те же крайности и выпячивание своего «я»… Можно ли одинаковыми средствами бороться за противоположные цели?