Расколовшаяся Луна

Теперь тепло поползло по моему телу, сначала как дрожь, потом знакомо и ласково, как колыбельная песенка. Я тяжело облокотилась на папино плечо, моя спина была накрыта шерстяным одеялом. Только иногда я открывала глаза, чтобы убедиться в том, что на улице, перед маленьким окном, ещё шёл снег. Потому что я любила смотреть на снежинки, как они великолепно кружатся в свете масляной лампы, через темноту зимней, полярной ночи, словно пьяные, почти как в сказке. И я любила после этого бросить короткий взгляд на маму, которая стояла в крошечной кухне и пекла вафли. Они так вкусно пахли, что у меня бежали слюнки.

Мы как раз только вернулись с прогулки. Я замёрзла, что аж плакала от боли, а слёзы на моих глазах застывали в льдинки. Но теперь опять всё было хорошо. Пауль играл перед камином со своей сумкой врача и пришивал моему медведю его правую ногу, которую он сегодня утром вырвал — скорее всего, специально для этой цели. Мы чуть не подрались. Но мы были брат и сестра и у нас никогда не получалось злиться друг на друга дольше, чем два часа.

Папа поставил одну из своих старых пластинок, я её знала, и хотя не понимала слов. Я тихо подпевала, глаза закрыты, моя голова прижата к локтю отца, пока усталость не отняла у меня голос и не сделала меня тяжелее.

Я просплю, когда будут кушать вафли, но это не имело значения, я была с мамой и папой — не было лучшего, более защищённого места в мире, чем папина прохладная и всё-таки такая тёплая, сильная грудь…

Теперь она поддалась. Я скользнула в сторону, и моё лицо ударилось о голую плечевую кость, истощённую и бледную. Кожа, отсвечивая зелёным, была натянута на тонкие мышцы. Испуганно я глубоко вздохнула, и в тот же момент меня вырвало. Пахло отвратительно сладко разложением и гниением. Пахло смертью. Я хотела помахать руками, чтобы освободиться, но не могла пошевелить ими. Я была зажата между голыми мёртвыми телами. Пустые глаза смотрели на меня, застывшие и расширенные, в них всё ещё по-прежнему был виден чистый ужас.

Некоторые из гримас выглядели удивлёнными, как будто что-то случилось, чего они не ожидали, но и в их лицах непоколебимо застыл ужас. Это было их последнее чувство — чистый ужас. Только я, я была жива. Я была жива, хотя больше не дышала, потому что из-за вони чуть не теряла сознание.

Внезапно трупы вокруг меня начали скользить. Я знала точно, что мне нельзя двигаться, нельзя моргать, нельзя вздрагивать, не то те внизу увидят, что я ещё жива, и всё начнётся заново: эксперименты, избиения, пытки… Но мне это не удалось. Мне это не удалось, потому что тела потянули меня за собой, и я была прижата к девочке, в чьё лицо я смотрела, когда это началось. Она глядела наверх, на насадки для душа, и внезапно поняла, что происходит. Несколько из старших уже падали на землю, потому что они были слабее, чем дети. Но у девочки было больше сил, и она наблюдала, как люди вокруг неё умирали, и знала, что и её очередь придёт. Я, не задумываясь, стала действовать и похитила у мужчины рядом со мной последнюю его мечту, чтобы подарить её ей, чтобы ей было легче, и она всё ещё стояла, когда все остальные уже давно умерли — не считая меня.

Я потянула её к себе, прижала к груди, гладила её по спине и не могла ответить ей, когда она сказала свои последние слова:

— Почему ты не умираешь? — Почему ты не умираешь… Почему ты не умираешь…

Уже мозолистые руки схватили меня за лодыжки и оттащили меня от девочки, которой я не смогла помочь. Никому я не могла помочь, все, что я могла, это каждый день снова и снова смотреть на то, как они умирают…

— Просыпайся! Эли, чёрт, просыпайся! — Я слышала его, но не была готова сказать хоть ещё одно слово, воспринять хоть одно чувство, разрешить себе двинуться с места. Я хотела быть мёртвой. Во всём этом больше не было смысла.

Я позволила с собой сделать это — то, что Колин вытащил меня из хижины, в объятия шторма, окунал мою голову в прибой, безжалостно давал мне пощёчины, заставляя мои веки открыться, потому что я лелеяла надежду, что он при этом убьёт меня.

— Дыши, Елизавета! Ты сейчас же начнёшь дышать! Сейчас же, слышишь меня? — Мои лёгкие подчинились ему, но мой взгляд, которым я на него теперь смотрела, кипел ненавистью. Я не хотела дышать, а моё тело всё-таки делало это. Его я тоже ненавидела. Я не хотела иметь его, не хотела чувствовать его, не хотела пользоваться им.

Колин потащил меня через прибой к лодке, привязал меня к железным рейкам, верёвки вокруг груди, верёвки вокруг ног. Его кожа расцвела, а его глаза сверкали, как брильянты. Он был сытым. Я же никогда больше не хотела есть. Никогда больше. У меня в носу всё ещё застрял запах трупов, а глаза девочки я не смогу забыть никогда. Поэтому я хотела, чтобы жизнь сегодня закончилась.

Забери меня, думала я, когда смотрела, оцепенело, в ночь, в то время как лодка бороздила по открытому морю. Забери меня, наконец. Переверни нас. Утопи меня. Но от шторма было не дождаться пощады. Он оставил меня жить.