Раскрась сам (ЛП)

Девочка с рыжими волосами и разбитым лицом – единственная постоянная в его сновидениях.

После ночи кошмаров, таких живых, что трудно было подняться наутро, Солдат решился копнуть глубже. Усевшись на своей меховой постели, он толкнулся в мысленную завесу, установленную в его голове Департаментом Х и укрепленную затем ГИДРой, толстую стену сознания и выучки, отгораживавшую его от подсознательных сведений. Под силой его воли стена напряглась и подалась, но устояла.

Солдат нахмурился и скрестил ноги. Положил ладони на колени, позволил глазам закрыться. Медленно вдохнул, выдохнул. Еще раз. Еще. Еще.

Когда он был готов, то нырнул во внутреннюю темноту. Он заставил себя думать о ментальной боли обнулений и программирования, безжалостно втиснутых триггерах и переключателях, вспомнил, как часами стоял голый на холоде, коленями на гвоздях.

Бросившись на стену грудью, он услышал щелчок так же явственно, как если бы тетива лука лопнула у него под ухом.

Боль. Острая, эхом раскатывающаяся боль. Она вихрем пронеслась через его голову, как земля, трескавшаяся во снах. Рвота подступила к горлу – Солдат сглотнул. Ничего такого – миссия в Амстердаме. Рутина. Одна цель. Одно убийство.

Девочки в этом воспоминании не было.

Солдат нарисовал ее в своем воображении и сосредоточился на деталях. Рыжие волосы. Зеленые глаза. Маленький острый подбородок. Он задержал это воспоминание и резанул им, как ножом, сквозь сеть, сдерживающую воспоминания.

На какой-то момент это сработало.

Потом, будто злобного пса, рванувшегося слишком далеко, цепь потянула его назад. Мозг наводнили воспоминания. Кровь, девочка под колесом машины, мужчина, тянущийся спасти ее даже под дулом винтовки. Плачущая беременная женщина.

Но самая худшая часть… Самая худшая. Самым худшим были эмоции.

Его убийства всегда были разными. Некоторые люди умоляли. Некоторые принимали судьбу с тихим достоинством. Он знал это. Но до этого момента он никогда не знал кое-чего другого.

Лица пыльных манекенов обрели плоть и налились эмоциями. Страх, боль, горе, ненависть, отчаяние, надежды превращались в пепел. Она хотела больше времени.

- Нет, – застонал Солдат. – Нет, я не хочу. Не хочу!

Он стиснул виски, зарываясь пальцами в неровные волосы. Наматывал на пальцы коричневые пряди и с криками дергал, пока убийство за убийством вливались ему в мозг.

Седая женщина и вино, расплескавшееся по ее ночной рубашке; подросток, слишком умный на свою беду; отец, качающий дочь на качелях – и лицо дочери, когда отец молча упал.

Солдат увидел все их лица и с невозможной жуткой ясностью понял, что они чувствовали. Когда он убивал их.

Ему вдруг стало ясно… Все, что он должен, это сдаться. Позволить клетке снова захлопнуться и забрать все это. На самом деле, надо было всего лишь вернуться к ГИДРе. Даже если клетка захлопнется, он будет помнить, что почувствовал. Будет помнить осознание.

Лучше уж стереть все сразу.

Чистая доска.

Белый лист.

Просто сдайся. Это нормально. Ты не виноват. Боль – всего лишь предупреждение, она не должна оставаться с тобой. Расслабься. Позволь…

- НЕТ, – взревел Джеймс Барнс. – Нет уж, ты, сукин сын…

Он рывком вернулся в глубины своего ума и скреб стены, а сети ГИДРы пытались вытащить его. Он орал и рвался, пока сети не разлетелись на клочки. Было больно – будто содрать струп и обнаружить торчащую кость – но голос пропал. Упав на колени, Солдат заскулил. Он впервые потянулся за воспоминаниями и ощутил, как они без усилий скользят в руки.

Они принадлежали ему. Он не хотел их, они причиняли столько боли, но они принадлежали ему, и это все решало.

Он думал, что чувствовал удовлетворение. Думал, что знает гордость, и радость, и благодарность, и доброту, и любовь, и благородство, и ревность, и гнев, и одиночество.

Он не знал ничего.

Единственной эмоцией, которую он действительно знал, был страх.

Теперь же чувства вернулись. Он осмотрел пещеру и ощутил настоящую гордость, что смог так долго прятаться от ГИДРы. Он потрогал мех под собой и ощутил удовольствие. Он попробовал несоленое безвкусное сушеное мясо, спрятанное под постелью, и сморщил нос. Он подумал о Грэге, Бартон, Родригесе и ощутил обиду, гнев и тоску.

Он подумал о рыжеволосой девочке. Сожаление, хотя память о ней давно ушла.

Он подумал о лицах своих жертв, и вина сокрушила его.

Лежа на своей меховой постели с пальцем, зажатым в зубах, Солдат позволял эмоциям омывать его. Одно за другим он вытаскивал на свет свои убийства и изучал их умом, отточенным тренировками и наукой. Солнце поднялось и село. Надо было сушить шкурки и стирать одежду. Надо было побриться. Бритье – это очень по-человечески.

Солдат не двигался. Казалось, что руки и ноги придавило тяжестью его грехов. Они бежали сквозь мозг бесконечной вереницей. Наконец-то свободный планировать для себя, ум прогонял тысячи сценариев, как Солдат мог спасти каждую жертву. Потом ум начал играть с ним.