Раскрась сам (ЛП)

Сама идея идти туда и вытаскивать Баки из его укрытия казалась неправильной – такой отвратительной, что Стива затошнило.

- Должен быть более милосердный способ.

- Это и есть милосердие, – настаивал Сэм. – Сюсюканье никогда никому не помогало. Это худшее, что можно сделать. Вместо того чтобы воодушевлять человека бороться, прорабатывать свои проблемы, ты только убеждаешь его, что сбегать нормально. Это кажется жестоким. Черт побери, это даже чувствуется жестоким. Мягкость и доброта не подразумевают оставлять человека упиваться своими проблемами, даже если на первый взгляд он полностью этого заслуживает. Они означают предоставить ему безопасное место, где можно раскрыться.

Сэм, неутомимый рассказчик, привел еще один пример.

- Хелен Келлер.

- Слепоглухая девочка? – удивленно повторил Стив.

В его времена имя Келлер было на слуху. Она была социалисткой, суфражисткой и активисткой. Если газеты не аплодировали ее достижениям в «превозмогании своих дефектов», то винили те же дефекты в ее социальных взглядах, утверждая, что слепота и глухота держат Келлер в неведении относительно того, как работает этот мир.

Сэм кивнул, воодушевляясь.

- Из-за болезни она потеряла зрение и слух. Родители очень ее любили, но они жалели ее и вконец разбаловали. Они любили ее так сильно, что не смогли донести до нее понятие дисциплины. Келлер росла на ужасной мешанине строгих ограничений и неразумного потворства. И вот появляется Энн Салливан. Салливан заставляла Келлер делать много вещей, которые кажутся жестокими. Она ожидала, что девочка, не имевшая возможности общаться, научится вести себя как достойная образованная молодая леди. Родители Келлер были против, обвиняли Салливан, что она слишком жестока в своих ожиданиях, но Салливан не отступала.

Сэм замолчал. И осторожно посмотрел на Стива.

- Ты понимаешь, что я хочу сказать?

- Не уверен, что эта аналогия здесь уместна, – сдавленно сказал Стив.

Изоляция и депривация, хоть и были ужасны, не могли сравниться с годами пыток, обесчеловечивания, промывания мозгов и украденной идентификации.

Сэм сунул руки в карманы.

- Люди опускаются до уровня твоих ожиданий, Стив.

Стив бросил на него гневный взгляд. После долгой секунды тишины он развернулся и ушел.

Глава 6

Вероятно, дом не просто жилище, а единственное возможное условие существования.

Джеймс Болдуин

Капитан Роджерс вернулся и на следующий день, и на следующий – каждый раз с тарелкой горячего супа. Сегодня это был куриный суп-пюре. У него была жидкая зернистая консистенция, но вкус щекотал язык. Барнсу хотелось бы, чтобы в супе плавал розмарин и куски мяса, как в похлебке из оленины, которую он делал себе в лесу, и это предпочтение казалось изысканным секретом. Барнс припрятал его в том же уголке, где хранилось понимание, что ему нравится тепло кожи капитана Роджерса. Он лелеял редкие моменты, когда Роджерс заползал под койку, присоединяясь к нему в наблюдении за дверью. После случая с мишками капитан Роджерс не приближался к койке, пока Барнс ясно не выражал согласие его там видеть.

Обычно капитан Роджерс устраивался на дальней стороне комнаты, у двери. Иногда садился ближе к углу. Но всегда приносил с собой блокнот с нелинованной бумагой и карандаши или книгу. Порой он читал вслух.

После первого раза Капитан стал брать с собой две бутылки воды. Одну он ставил у бедра и отхлебывал время от времени. Другую катил к койке, чтобы Барнс смог дотянуться до нее, не покидая убежища.

Движения карандаша были короткие и резкие. Грифель ломался от нажима, и тогда Капитан останавливался его заточить. Его дыхание прерывалось, и он все прижимал руку к животу. Зрачки голубых глаз на мертвенно-бледном лице были расширены.

Барнс лежал в смятении, внутренне ерзая. Какой-то его части хотелось сесть рядом с капитаном Роджерсом. Он спросил бы в чем дело, взъерошил бы ему волосы, чтобы не стало этой морщины между бровями, рассказал бы шутку. Если бы знал какие-нибудь шутки, конечно. Другую его часть подмывало схватить Капитана и трясти до тех пор, пока у того не застучат зубы и все секреты не вывалятся на пол.

Быть может, его начальство злилось? Кому-то не нравилось, как Роджерс с ним обращается? Барнс отполз чуть дальше в тень и выстроил между собой и Роджерсом мармеладную армию.

Проведя рукой по лицу, Роджерс приблизился к краю койки. Сел на пол, как четыре дня назад, подтянув к подбородку колено одной ноги и вытянув другую вперед. Как ни странно, Роджерс, загораживающий проход к дверям, заставлял Барнса чувствовать себя спокойнее. Словно непреодолимая стена была возведена между ним и опасностями, которые мог нести внешний мир. Медленно подобравшись ближе, Барнс выглянул из-под края одеяла.

И попал в плен голубых глаз. Глаза Роджерса были теплые, черты лица тем больше смягчались, тем дольше Барнс лежал, пойманный его взглядом. Рука Роджерса поднялась, и Барнс вздрогнул, взгляд метнулся влево. Рука упала камнем, оставшись лежать на бедре.

- Все хорошо, Баки, – сказал Роджерс.

Барнс рискнул глянуть ему в лицо. Роджерс смотрел задумчиво, и Барнс быстро отвел глаза.