Расплата

— Конечно, по ошибке! — убежденно отвечает Панкратов. — Когда в Хелмском лагере подыхал с голоду, приехали немцы и сказали, что берут на работу. Никогда не отказывался от работы и тогда согласился: думал, поедем на окопы, на завод, на стройку. А нас привезли в Травники и стали обучать на вахманов, да. Вот такая получилась ошибка.

— Если не хотели стать вахманом, почему не бежали?

— Нельзя было бежать, одного за это повесили.

— Значит, лучше вешать других, чем рисковать своей жизнью?

— Я никого не вешал, — снова замкнулся Панкратов.

— Когда служили в Яновском лагере, получали увольнения в город?

— Получал увольнения, бывал в городе, — признает Панкратов.

— Почему тогда не бежали?

— А куда было бежать? Город незнакомый, никого не знаю. Если бы кто-нибудь подсказал…

— Подсказывали! — напоминает Харитоненко. — Могу показать листовки подпольщиков, их много было в Яновском лагере, даже в вашей казарме.

— Может, и были, — не спорит Панкратов. — Только я никаких листовок не видел, мне никто не давал.

— И не мучила совесть, что вместе с фашистами убиваете советских людей?

— Почему не мучила? Мучила.

— И теперь мучит?

— А как же!

— И готовы честно рассказать о своих преступлениях?

— Я всегда был честным, никого не обманывал, никогда ни у кого ничего не украл, да.

— А людей убивали?

— Не я убивал — приказ.

— Проверим, Панкратов, вашу честность. Станете обманывать — дадим очные ставки. Допрошены бывшие узники лагеря, многих вахманов уже осудили, они все рассказали.

— Я честный. Что знаю, все расскажу.

— С кем и когда выезжали на ликвидацию люблинского гетто?

— Было такое, — вспоминает Панкратов. — Построили нащ взвод, объявили, что едем в Люблин заканчивать гетто. Сказали, будем водить евреев на станцию и грузить в вагоны. Приказали стрелять в тех, которые непослушны или отстают от колонны. Приехали в Люблин — большой город, как сто наших Кокино, даже больше. Высадили около глухого забора, там уже было много вахманов. Немцы приказали выгнать всех граждан евреев на улицу, мы, конечно, выполнили приказ. Никого я не бил, объяснял по-хорошему. Когда всех граждан евреев собрали на улице, немецкий офицер попросил, чтобы они сложили в специальные ведра наручные часы, кольца, серьги и все такое прочее. Предупредил: кто не выполнит, тому будет плохо. Граждане евреи клали исправно, потом нам приказали вести их к поездам. Я тоже водил. Не один, с Прикидько. На станции немцы приказали гражданам евреям раздеться до белья и грузиться в товарные вагоны. Женщин тоже заставляли раздеваться, они дрожали: уже было холодно. Не заметил, был тогда снег или не был.

— Когда конвоировали колонны, вы стреляли в евреев? — спрашивает Харитоненко.

Призадумался Панкратов, внимательно посмотрел на следователя.

— Было, правильно об этом рассказывают. Вели мы колонну, один старик шел медленно, падал па землю. Я предупредил старика, что нельзя задерживать колонну, а он все равно отставал. За это из винтовки выстрелил в старика. Был еще случай. Когда шли к поезду, один гражданин еврей вынул из кармана деньги, рвал и кидал на землю. Немец сказал, что гражданин делает неправильно: деньги надо было положить в ведро, и приказал его застрелить. Приказ есть приказ, и я выстрелил.

— Вы убили этих евреев?

— Стрелял — это правда, упали — тоже правда, убил ли — не знаю. Я честный, врать не буду.

— В мае 1943 года, во время трехдневной акции в Яновском лагере, участвовали в конвоировании узников к месту расстрела?

— Участвовал, все вахманы участвовали.

— Много тогда было расстреляно узников?

— Много, а сколько — не считал, — невозмутимо объясняет Панкратов.

— Ознакомьтесь с показаниями одного свидетеля об этих расстрелах.

Читает Панкратов протокол допроса железнодорожника Нелепы, жившего рядом с Яновским лагерем, на улице Винница. Спокойно прочел страницы о том, как в дни расстрелов Нелепа слышал с Песков бесконечные выстрелы, как в эти дни кровь человеческая стекала по дну оврага в речушку. Замечает Харитоненко по беззвучному движению губ, что Панкратов стал читать иначе, повторяет каждое слово. Заглянул в протокол — все стало ясно.

«В мой домик иногда заходил один вахман, не русский и не украинец, а какой-то другой национальности, — читает Панкратов. — Он называл свою нацию, но я не запомнил. А по фамилии назвался Панкратовым. Ничего плохого он нам не делал — посидит, поговорит и уйдет. В мае, после расстрелов, тоже пришел. Я спросил у него о стрельбе на Песках. Панкратов сообщил, что расстреливали евреев, больше ничего не рассказал. Фамилию Панкратова я запомнил потому, что он ухаживал за моей дочкой, а она не хотела с ним встречаться, но мы боялись его прогнать…»

— И он говорит, что я нахально приставал к его дочери? — прерывает чтение протокола Панкратов.

— Он не давал таких показаний.

— Тогда он правильный человек, — удовлетворенно заявляет Панкратов.

— О реке из человеческой крови правильно показал Нелепа?

— Не видел, по сторонам не смотрел: на Песках всегда было много работы, — объясняет Панкратов. — В могилы смотрел потому, что оттуда сильно кричали раненые.