Расплата

Было очень поздно. На улице — ни души. Я застегнул пиджак на все пуговицы, поправил галстук, сунул руки в карманы брюк и медленно пошел домой. Меня слегка пошатывало… Теплая апрельская ночь навевала смутную и приятную грусть. Латунная луна светила над городом, длинные облака плыли от Нарикалы к горам Коджори. Весенний ветерок, нежный и легкий, как дыхание красивой женщины, мягко, ласково касался молодой листвы… Опустив голову, я шагал, радуясь тишине. После ресторанного гвалта она успокаивала нервы. Из темных садов временами доносился птичий щебет. Я глядел под ноги. Свет, падавший из витрин, освещал тротуар. Каждый мой шаг сокращал время этого неожиданного и странного блаженства, мне не хотелось уходить с улицы, но надо было идти домой и ложиться спать. Потом какая-то машина пронеслась мимо и остановилась неподалеку. Из нее выскочили несколько человек и кинулись ко мне. «Чего им надо?» — подумал я и тут же узнал Гиви, плешивого Тамаза и остальных, которые в ресторане клялись мне в вечной дружбе. Их напряженные, бледные лица не понравились мне, и я остановился. Интересно, что случилось?

— Что ты сказал обо мне? — резко спросил Гиви, преграждая дорогу. Я заметил, что у него дрожит челюсть.

— Что сказал? — искренне удивился я.

— Кто это, по-твоему, мразь?!

Я моментально вспомнил все. Чему можно удивляться в этой жизни, но такой гнусности я все-таки не ожидал. Нервно улыбнувшись, я вытащил руки из карманов. Животная злоба кривила их беспощадные, вероломные лица, и у меня горько сдавило сердце. Я стоял, будто обложенный зверь, но в тот миг, в то мгновение любовь к правде пересилила инстинкт самосохранения. Не произнося ни слова, я плюнул в глаза Гиви, этим ответив на его вопрос, и тут же залепил пощечину бледному, ни слова не проронившему Тамазу. Что-то твердое, как камень, угодило мне в лицо. В глазах потемнело, в мозгу сверкнули искры, я полетел, тяжело стукнулся обо что-то и свалился. «Убей, так его!..» — я слышал брань и понимал, что сейчас они убьют меня. Неописуемый страх овладел мною и, валяясь на асфальте, дергаясь под их пинками, я старался не шевелиться, чтобы они не приняли мое движение за попытку, сопротивляться и не разъярились еще больше. И этот страх, эта животная трусость, малодушная предусмотрительность или трезвость, преодолеть которую не хватало сил, растоптали и убили мою душу; я ощущал себя последним ничтожеством. От мучительного чувства беспомощности и ничтожества я возненавидел весь мир; мне хотелось разреветься; я закрыл голову руками, потому что вместе со всепоглощающей ненавистью инстинкт самосохранения руководил мной; беспощадные пинки сыпались со всех сторон, мяли мое тело, врезались в него, потом что-то горячее обожгло лопатку, и тут я словно оторвался от земли, словно полетел куда-то, и разом все померкло, сгинуло…

Было темно…

Сначала была тьма, потом ее прорезала белая, сверкающая, изогнутая, как молния, линия; прорезала, натянулась и лопнула. Снова — тьма. Потом эта тьма начала наливаться огнем, и, заполнив все пространство, огонь сжался, уплотнился, собрался в раскаленный шар и тут же взорвался, забрызгав огненной лавой черное безграничное пространство, и эта лава, стекая, слилась в длинную ленту, в тонкую линию, натянулась и снова лопнула. Все началось сначала — возникали, растягивались и рвались сверкающие нити. Тянулись от одной невидимой точки к другой и лопались. Что-то зловещее было в этих нитях, зловещее и необычайное. Но некому было чувствовать и осмысливать это. Были только линии, которые вспыхивали, как космическая катастрофа, и гасли. И был мрак, где сверкающие точки приближались друг к другу, сталкивались и безмолвно взрывались, извивались слепящими прихотливыми молниями и с немыслимой скоростью рассекали бесконечное пространство.

…Помню, как я выбрался из этой бесконечности, объятой тьмой. Исчезли линии, и точки, но темная завеса все еще висела перед глазами. Неожиданно оттуда, с той стороны завесы, донесся когда-то знакомый, где-то слышанный голос. Это было рыдание, и когда я догадался об этом, то вспомнил, что где-то и когда-то слышал этот голос или звук; что-то сдвинулось в полной мгле, мрак побледнел, и мне показалось, будто где-то открылись ставни и луч света проникал в меня. И вместе с этим лучом все более отчетливо слышал я рыдающий голос женщины:

— Он умер?

— Нет, пока еще жив…

— Выживет?

— Вряд ли, в сознание не приходит…