Расплата. Яростное безумие

А я куда денусь? На рынок носками торговать пойду? Что я могу сделать, если я работник культуры и это — единственное, что я умею делать? Это — моя профессия. И другой у меня нет. Разбавлять бензин водой на бензоколонке я все равно уже как следует не научусь… Для этого надо иметь склонность. Да и не напрасно же я пять лет учился… Этот клуб и эта дискотека, мною придуманная, — это единственное мое подспорье в жизни. Мой кусок хлеба, который теперь стал, ой, как дорог…

И последним человеком, который мне остался в качестве соломинки, за которую хватается утопающий, стал Бык. Только этот негодяй мог реально помочь мне в работе.

Так я считал тогда.

Правда, он хотел половину…

— Могло и хуже быть, — сказал вдруг Бык, посмеиваясь. — Могли и спалить твой клуб. Нынче народ, знаешь, какой… Спалят, и все. Ку-ку. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я.

Никто не придет мне на помощь. Действительно, спалят клуб… Вот я и остался в своей жизни один на один с Быком.

— Так ты подумал? — спросил он, закуривая.

— Я согласен, — сказал я и в эту минуту стал отвратителен самому себе.

— Я и не сомневался, — произнес Бык со значением. — Хорошо, что ты согласен. Умный мальчик. А то ведь столько негодяев вокруг… Прямо сегодня ночью и спалили бы твою халупу.

Он посмотрел в мои глаза и успокаивающе добавил:

— Ничего, не бойся. Теперь все будет хорошо. Давай сюда двадцать тысяч.

Я отсчитал ему деньги, и он, засовывая их в карман, ухмыльнулся покровительственно:

— Деньги ваши — будут наши… Не дрейфь, Франц. Теперь будешь, как у Христа за пазухой.

Вот так состоялось наше знакомство. Надо сказать, что в первое время я не особенно жалел о том, что появился Бык. Потому что порядок, относительный, конечно, он поддерживал.

Бандиты не могут обеспечить порядок в европейском понимании этого слова. Но нечто, похожее на субординацию и дисциплину лагерно-блатного типа они могут организовать.

Дискотеки теперь заканчивалось более или менее вовремя. Я получил возможность спать по ночам. За несколько последних месяцев я совершенно от этого отвык.

Другое дело, что все эти отношения с Быком и его «людьми» производили на меня очень тяжелое впечатление. Теперь он больше не пугал меня, наоборот, шутил и помогал, если надо, утихомирить разбушевавшихся юнцов. Просто каждый раз он приходил в начале ко мне в кабинет и получал свои двадцать тысяч. Он при этом улыбался и сразу уходил потом.

Но меня каждый его визит «вгонял» в состояние истерики. Мне был гадок, мерзок Бык. Мне был гадок и мерзок я сам. Сама ситуация. Сама эта проклятая моя жизнь.

Не все люди могут так жить. Не каждый рожден для этого.

Наверное, я был рожден для того, чтобы служить библиотекарем. Или музыкантом в оркестре. Тогда я прожил бы свою жизнь сам с собой, более спокойно. И не произошло бы того, что случилось со мной дальше.

Я вновь перестал быть мужчиной в постели. Не так уж много мне было нужно для этого.

Пара визитов Быка, разговоры с ним, пусть краткие… Ощущение мерзости и страха… После этого никакие чистые простыни и нежные слова Валентины уже не могли меня сделать мужчиной.

Стоило мне посмотреть на Быка, на его рожу, и я сразу вспоминал Олега — маминого сожителя. Да и не его одного. Это был собирательный образ. Олег из моего детства, Бык сейчас — это как общий образ грубой, циничной силы, похотливой и наглой, которая ломает мою жизнь. Перед которой я бессилен…

Иногда по ночам я просыпался и слышал, как Валентина плачет в подушку. Бедная, она так старалась быть хорошей женой.

Не ее же вина в том, что у меня с детства сложилось такое отношение к сексу.

Я видел, что Валентина ломает себя, когда берет инициативу в постели в свои руки. Она — человек совсем иного типа. Как женщина, она более податлива, чем агрессивна.

Просто раз в две недели ее терпение и ожидание ласки заканчивались, и она была вынуждена сама лезть ко мне и «заводить». Сколько нежных и чистых слов она сказала мне в эти горькие и мучительные для нее минуты. Сколько слов и ласк ее рук было потрачено на то, чтобы возбудить меня… Наверное, не меньше, чем крахмала на простыни…

Я жалел Валентину и вообще чувствовал себя очень неловко перед ней, но что же я мог с собой поделать?

Сексопатолога в райцентре нет. Не полагается по штату… Психиатра из поликлиники я прекрасно знал с детства. Она одно время, когда я еще был маленьким, жила от нас через дорогу.

Не к ней же было идти. И вообще, весь город говорил бы только о том, что Франца Бауэра видели, когда он выходил из кабинета психиатра… Решили бы, что я тайный алкоголик, и поставили на мне крест.

А Бык постепенно стал наглеть. Однажды во время дискотеки, когда я вышел из кабинета, то увидел, что он стоит возле моей жены и что-то ей говорит. Рожа его при этом была самая ненавистная для меня — игриво-похотливая. С такой рожей он «цеплял» тут на танцах пэтэушниц и работниц швейной фабрики…

Теперь с таким же выражением он о чем-то говорил с Валентиной. Я уже было кинулся туда, где был контроль и где они стояли, но в этом отпала необходимость. Мой взгляд, устремленный на него, вероятно, прожег лоб Быка, и он увидел меня.