Расплата кровью

Леди Стинхерст знала, что еще сутки назад она не получила бы ответа на подобный вопрос. Тогда она бы молча проглотила это унижение, скрывая в душе обиду и страшась узнать правду. Но теперь она не собиралась этого терпеть. Вчерашние откровения в этой комнате заставили ее всю ночь заново все оценивать и вызвали злость, настолько яростную, что от нее нельзя было больше отгородиться стеной намеренного равнодушия.

Стинхерст прошел к своему столу, опустился в массивное кожаное кресло.

— Сядь, — сказал он.

Его жена не шелохнулась.

— Я задала тебе вопрос. Я хочу получить ответ. Где ты был прошлой ночью? И пожалуйста, не говори, что Скотленд-Ярд держал тебя до девяти утра. Мне хочется думать, что я все-таки не совсем дура.

— Я пошел в гостиницу, — сказал Стинхерст.

— Не к себе в клуб?

— Нет. Мне хотелось побыть одному.

— А дома это невозможно, да?

Минуту Стинхерст молчал, вертя в руках длинный серебряный нож для вскрытия писем, который лежал на его столе. Он отбрасывал тускловатые блики.

— Я что, не смогу посмотреть тебе в глаза?

Возможно, ее собственная реакция лучше всего показала ей, насколько изменились их отношения. Его голос звучал ровно, но ломко, словно при малейшем поводе лорд Стинхерст готов был потерять самообладание. Его кожа была мертвенно-бледной, глаза налились кровью, и, когда он положил ножик на стол, его жена заметила, что руки у него дрожат. И тем не менее все это совершенно ее не трогало, ибо она прекрасно знала, что ему наплевать на ее благополучие, на благополучие их дочери, даже на его собственное… Ему бы только скрыть от газетных писак подробности жизни этого предателя Джеффри Ринтула и правду о его насильственной смерти. Она сама видела Джереми Винни в последних рядах зрительного зала. И понимала, зачем он здесь. Ее злость закипела снова.

— А я сидела дома, Стюарт, терпеливо дожидаясь, как всегда, беспокоясь о тебе, о том, что происходит в Скотленд-Ярде. Час за часом. Я подумала — я только потом поняла, как это глупо, — что каким-то образом эта трагедия может сблизить нас. Вообрази, что я думала, несмотря на сочиненную тобой историю о моем «романе» с твоим братом, что мы все еще можем спасти наш брак? И как дура, я послушно ждала и ждала. Пока наконец не поняла, что спасать нечего. Все умерло много лет назад, конечно, только я слишком боялась себе в этом признаться. До прошлой ночи.

Лорд Стинхерст поднял руку, надеясь остановить ее.

— Ты умеешь выбрать время, нечего сказать. Сейчас не самый подходящий момент обсуждать наш брак. Полагаю, хотя бы это ты должна понимать.

Это был тот самый его тон, каким он отпускал ее. Такой холодный и как бы завершающий разговор. Суровый в своей сдержанности. И странно, что он никак на нее не подействовал. Она вежливо улыбнулась:

— Ты не понял. Мы не обсуждаем наш брак. Тут нечего обсуждать.

— Тогда зачем…

— Я рассказала Элизабет о ее дедушке. Я думала, что мы могли бы сделать это вместе вчера вечером. Но ты не вернулся домой, я и сказала сама. — Она прошла по комнате и остановилась перед столом. Оперлась костяшками пальцев о девственно чистую поверхность. На ее пальцах почти не было колец. Он смотрел на нее, но молчал. — И знаешь, что она сказала, когда я поведала ей, как ее любимый дедушка убил ее дядю Джеффри, переломил его красивую шею пополам?

Стинхерст покачал головой. Опустил глаза.

— Она сказала: «Мамочка, ты загораживаешь телик. Отойди, пожалуйста». Ну разве это не смешно? Все эти годы, посвященные охране священной памяти дедушки, которого она обожала, свелись вот к этому. Разумеется, я сразу же отошла в сторону. Я ведь такая, верно? Сговорчивая, всем хочу угодить. Вечно надеясь, что все обернется к лучшему, если я терпеливо не буду обращать на что-то внимание. Я — пустая оболочка, а не человек, и наш брак — пустая оболочка. Я как тень бродила по нашему великолепному дому в Холланд-парке, обладая всеми привилегиями, за исключением одной, которой я отчаянно желала все эти годы. Любви. — Леди Стинхерст ждала, что на лице ее мужа отразится хоть что-то похожее на чувство. Ничего подобного. Она продолжала: — И тогда я поняла, что не могу спасти Элизабет. Она слишком долго жила среди лжи и полуправды. Спасти ее может только она сама. Как и я.

— И что это должно означать?

— Что я от тебя ухожу, — сказала она. — Не знаю, навсегда ли. Пока мне недостает смелости это сделать. Но я уезжаю в Сомерсет, пока не разберусь в себе, пока не пойму, чего хочу. И если все же навсегда, можешь не беспокоиться. Мне много не нужно. Несколько комнат где-нибудь и немного тишины и покоя. Не сомневаюсь, что мы сможем прийти к обоюдному согласию. А если не получится, наши уважаемые адвокаты…

Стинхерст сдвинул кресло в сторону.

— Не делай этого со мной. Не сегодня. Пожалуйста. У меня и так много проблем.

Ее улыбка была полна сожаления.