Расплата (СИ)

Тяжелый выдался день. Этьен умудрился исчезнуть — Филиппу, конечно же, тут же донесли. Заперев Кристину и приставив к ней стражу, Филипп вернулся во Дворец. И начались поиски, допросы, подозрения… Провернутая авантюра с наследником свербила в копчике — Адриан так и не смог внятно объяснить своему королю, как полуживой человек смог уйти без посторонней помощи. Твердил, что не знает ничего. Что когда вернулся в зал, Этьена уже не было, а когда по кровавым следам до ниши, спрятанной в стене, дошел — там тоже уже никого не оказалось. Твердил Адриан, что немедленно стражу на уши поднял… Поднять-то он поднял, а вот о том, сколько времени прежде прошло, Филиппу лучше не знать. А Филипп слушал друга детства молча, внимательно, прожигая льдистым пламенем непроницаемую броню на лице маркиза… Молча выслушал и отпустил, веля хоть мертвого, хоть живого, но отыскать беглеца и под очи королевские доставить.

Адриан уверен был, что до вечера Этьена найдут. Скорее всего, мертвым — из Дворца ему не убежать и без посторонней помощи в его состоянии долго не продержаться. Затаился где-то, спрятался, и, скорее всего, сдох, истекая кровью. Странно только, что до сих пор его не нашли. Адриан не удержался от любопытства и даже спустился по лестнице, о которой говорил Этьен — но в закутке никого не оказалось, лишь только солнце, пробившись в маленькое оконце под самым потолком, бросало лучики на покрытую пылью картину.

Адриан подходил к дому, спеша к своей жене. Он только ради нее отпустил Этьена. И так хотелось увидеть ее, успокоить: не убил он несчастного парня! И кто знает, может, действительно, жив наследник? Может быть, действительно, спасла Полина парня? Так хотелось увидеть в ее глазах не привычные презрение, страх и холод, а тепло, подобное тому, что обожгло, едва коснулась его там, рядом с Этьеном. Быть может, радость, гордость, что на дне его очерствевшей, почерневшей от пролитой крови души удалось ей отыскать живую жилку. Ей удалось — он сам бы не решился пойти против воли Филиппа. А он пошел. И так хочется сейчас обнять жену на правах законного мужа и друга, хочется встать на колени перед женщиной, куда более смелой, чем он сам, куда более чистой, доброй, и уткнуться носом в выпирающий животик, тихонечко шепча: «Прости меня, малыш. Твой папа больше не убийца».

— Полина, ты почему двери не запираешь? — выкрикнул Адриан, входя в родной дом. — Полина!

Досада просочилась в душу — не встречает. Казалось бы, с нетерпением должна ждать, с немым, застывшим вопросом в глазах: жив ли пленник, удрал ли от Филиппа? Но тишина вокруг мертвая, неживая; никто не бежит ему навстречу, никто не задает ему вопросы. Он даже подумал, что она обманула, и мимолетная ласка ее, растревожившая душу — всего лишь женская уловка в попытке спасти пленника.

— Полина!

Адриан поднялся по лестнице в спальню. Раскрыта настежь дверь, темно… Вошел в комнату, зажег свечу… Но дрогнула рука; свеча упала на пол, погаснув еще в полете, укрывая в темноту от его взгляда жуткую картину. Шарахнулся — да нет же, померещилось… Дрожащей рукой нащупал свечу, зажег…

— Полина?!

Адриан бросился к жене, надеясь, что еще не поздно, что еще можно что-то сделать. Из лужи крови приподнял девушку, прижал к себе, растерянно глядя на неестественную ее бледность, на безвольно откинувшуюся головку. Она еще дышала, как будто бы ждала тирана своего и спасителя. Почувствовав знакомые руки, Полина открыла глаза.

— Я тебя не выдала, Адриан, — прохрипела она еле слышно, а струйка крови пролилась из уголка некогда красивых, сейчас же разбитых, губ. — Сказала… что сама его увела…

— Полина!

— Ты прости меня…

— Глупенькая моя, что ж ты натворила! — в безумном шепоте прокричал Адриан, прижимая к себе истерзанное, окровавленное тело жены, боясь даже думать, что с ней сделали.

— Адриан, пообещай мне… что больше не будешь убивать, — из последних сил, трясясь в предсмертной агонии, шептала Полина, — обещай… ты же не он… ты же не такой… обещай…

— Не буду, девочка, не буду. Обещаю!

— Я бы смогла тебя полюбить…

Она успела улыбнуться одними уголками губ и тепло, умиротворенно обласкать взглядом своего мужа, прежде чем рыжевласая головка ее неестественно запрокинулась и последний вздох застыл в тяжелой тишине.

А он, оказывается, умеет плакать. А слезы, оказывается, горько-соленые и очень горячие. А внутри убийцы, оказывается, есть живое сердце, и оно сейчас сжимается, пронзает острой болью и не дает дышать… Уж лучше бы оно остановилось.