Расплата. Трилогия

   Для меня было ясно, что Того увидел нечто неожиданное, почему принял новое, внезапное решение. Маневр был безусловно рискованный, но, с другой стороны, если он нашел необходимым лечь на обратный курс, то другого выхода не было. Конечно, можно было бы повернуть эскадрой "всем вдруг", но тогда головным кораблем, ведущим ее в бой, оказался бы концевой крейсер -- "Ивате". Очевидно, Того не желал допустить этого и решился на поворот "последовательно", чтобы вести эскадру лично и не ставить успеха начала боя в зависимость от находчивости и предприимчивости младшего флагмана (на "Ивате" держал флаг контр-адмирал Симамура).

   Сердце у меня билось, как никогда за 6 месяцев в Артуре... Если бы удалось!.. Дай, Господи!.. Хоть не утопить, хоть только выбить из строя одного!.. Первый успех... Да неужели?..

   Между тем адмирал спешил использовать благоприятное положение.

   В 1 ч. 49 мин. пополудни, когда из японской эскадры успели лечь на новый курс только "Миказа" и "Сикисима" -- два из двенадцати, -- с расстояния 32 кабельтовых раздался первый выстрел "Суворова", а за ним загремела и вся эскадра...

   Я жадно смотрел в бинокль... Перелеты и недолеты ложились близко, но самого интересного, т. е. попаданий, как и в бою 28 июля, нельзя было видеть: наши снаряды при разрыве почти не дают дыма, и, кроме того, трубки их устроены с расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет... Этого не было...

   Минуты через две, когда за первыми двумя броненосцами успели повернуть и вторые два -- "Фудзи" и "Асахи", -- японцы стали отвечать.

   Началось с перелетов. Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и, хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.

   -- Это и есть "чемоданы" ("Чемоданами" в Артуре называли японские длинные снаряды больших калибров. В самом деле: снаряд -- фут в диаметре и более 4 футов длины, разве это не чемодан со взрывчатым веществом?)? -- спросил, смеясь, Редкий.

   Они самые...

   Однако меня тут же поразило, что "чемоданы", нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, все-таки взрывались. Этого раньше не было...

   После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе... Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки... Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени... На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень.

   -- Князя Церетели (Князь Церетели -- мичман, флаг-офицер)! -- крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.

   Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту и пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар.

   И здесь, уже не в первый раз, я мог наблюдать то оцепенение, которое овладевает необстрелянной командой при первых попаданиях неприятельских снарядов. Оцепенение, которое так легко и быстро проходит от самого ничтожного внешнего толчка и, в зависимости от его характера, превращается или в страх, уже неискоренимый, или в необычайный подъем духа.

   Люди у пожарных кранов и шлангов стояли как очарованные, глядя на дым и пламя, словно не понимая, в чем дело, но стоило мне сбежать к ним с мостика, и самые простые слова, что-то вроде -- Не ошалевай! Давай воду! -- заставили их очнуться и смело броситься на огонь.

   Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу, и что-то огромное, мягкое, но сильное ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу... Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место... и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом. Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен и вблизи, кроме 2--3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, -- никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры -- лейтенант Новосильцев, мичман Козакевич и волонтер Максимов -- с партией ютовых сигнальщиков. Снаряд прошел через рубку, разорвавшись об ее стенки. Сигнальщики (10--12 человек) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки -- груды чего-то, и сверху -- зрительная труба офицерского образца.