Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться

Позолотить червонец золотой,

И навести на лилию белила,
И лоск на лед, и надушить фиалку,
И радуге прибавить лишний цвет,
И пламенем свечи усилить пламя
Небесного сияющего ока —
Напрасный труд, излишество пустое.[47]

Уильям Шекспир, «Король Иоанн», акт IV, сцена 2 (1608 г.)

Основное положение этой книги таково: наука, в лучших своих проявлениях, способна оставлять простор для поэзии. Находить стимулирующие воображение аналогии и метафоры, порождать в уме такие картины и ассоциации, которые выходили бы за рамки требований прямолинейного понимания. Но поэзия бывает как хорошей, так и плохой, и в науке плохая поэзия может пускать воображение по ложному следу. Этой опасности и будет посвящена настоящая глава. Под плохой научной поэзией я подразумеваю отнюдь не беспомощность и неуклюжесть литературного стиля, а нечто почти противоположное по смыслу: речь пойдет о том, насколько творческая фантазия и поэтические сравнения способны служить источником заблуждений в науке, даже если сама по себе поэзия хороша. Быть может, особенно когда она хороша: ведь чем лучше поэзия, тем больше у нее возможностей сбивать с пути истинного.

Плохая поэзия в таких своих формах, как чрезмерное увлечение аллегориями или раздувание примеров случайного и бессмысленного сходства в «высоких символов туманный рой» (фраза позаимствована у Китса[48]), просвечивает сквозь многие колдовские и религиозные традиции. Сэр Джеймс Фрэзер в своей «Золотой ветви» (1922 г.) к одной из важнейших разновидностей магии относит так называемую гомеопатическую, или имитативную, магию. Имитация может быть различной: от буквальной до символической. Даяки из Саравака могли съесть руки и колени убитого врага, чтобы укрепить свои собственные руки и колени. Плохая поэтическая идея заключается здесь в том представлении, будто существует некая квинтэссенция руки или колена, которая может быть передана от одного человека к другому. Фрэзер отмечает, что до испанского завоевания мексиканские ацтеки верили, что, освящая хлеб, жрецы превращали его в саму плоть бога и что, следовательно, все, кто вкусил этого освященного хлеба, поглотили частицу божественной сущности и установили посредством нее таинственную связь с богом. Также арии древней Индии задолго до возникновения и распространения христианства были знакомы с учением о пресуществлении, или магическом превращении хлеба в плоть[49].

Далее Фрэзер подытоживает эту тему:

Из вышесказанного нетрудно догадаться, почему первобытный человек так стремился отведать мяса животного или человека, который казался ему священным: ведь через это мясо он становился обладателем качеств и способностей съеденного бога. Что же касается бога хлеба, то зерно является его плотью, так же как кровью бога виноградной лозы является виноградный сок. Другими словами, вкушая хлеб и выпивая вино, люди в прямом смысле слова причащаются телом и кровью бога. Из этого следует, что питье вина во время обрядов бога виноградной лозы, хотя бы того же Диониса, является не простым оргиастическим актом, а таинством[50].

В основе ритуалов, практикуемых по всему миру, лежит зацикленность на предметах, олицетворяемых другими предметами, с которыми те имеют поверхностное сходство или похожи на них только в каком-то одном отношении. Так, порошок из рога носорога считался афродизиаком, что имело самые трагические последствия, и, видимо, лишь по той причине, что сам этот рог отдаленно напоминает эрегированный половой член. Или возьмем другую распространенную практику: профессиональные заклинатели дождя нередко занимаются тем, что изображают молнию и гром или же вызывают крошечную «гомеопатическую дозу» осадков, разбрызгивая воду с помощью метелки. Подобные обряды могут принимать замысловатые формы — дорогостоящие по количеству затрачиваемого на них времени и прилагаемых усилий.