Расположение в домах и деревьях

«Не зайти ли нам во двор? – осведомился я. – Надо пораскинуть мозгами – как быть. Мы похожи на бродячих собак», – добавил я уныло, поглядывая на неё с опаской, не ожидая ничего хорошего в ответ.

Но она тут же согласилась. А я, спохватившись, сказал себе, что какой-то день нужно по примеру других назвать днём нищих. Есть же день рыбака, день садовода, шахтёра, официанта? Есть множество дней, когда те или иные специалисты празднуют своих святых.

Да, я объявлю сегодняшний день днём нищих. Значит, так: столько ем, столько пью, столько нищим отдаю… Лохмотья и язвы напоказ – «Здравствуйте, товарищи нищие!» – «Здраввавтовшовововов!» Скрипучие рыдания. Дверь на ветру: туда-сюда, туда-сюда. У меня всё на месте. Нос расквашен, злобы хоть отбавляй. Рудольф, мамочка моя, дай трёху! До завтра, ты же знаешь, что верну. Ну, не выдумывай, не выдумывай! Ты – наш Бальзак! Мужчина, краса реализма!

– Ненавижу, – вырвалось у меня.

– Господи, что делать с тобой! – удручённо вздохнула Вера. – Я думала, ты унялся. Успокойся, подумай о чём-нибудь приятном… о чём-нибудь сексуальном. О сексуальной революции, например.

– Для меня революции кончены, – сказал я. – Настали трудовые будни. И не в том я возрасте, чтобы думать о революциях, не тот у меня темперамент, не та… психоструктура.

– Какой ты недобрый, – сказала она.

– То есть как недобрый?

– Извращенный, недобрый, мелочный. Потому что неудачник. Мне приходилось видеть неудачников. Они все такие, как ты – злые, болтливые, зануды жуткие.

– Это я – зануда? Это я – злой, болтливый неудачник?

– А кто же, по-твоему? Я, что ли?

– Может быть… Какое отношение, позволь узнать, имею я ко всем твоим эпитетам?

– А если бы ты не знал слова «эпитет»?

– Что ты хочешь сказать?

– А ты подумай, вместо того, чтобы без умолку болтать.

– Ты говоришь загадками. Ты – сфинкс. Ты – женщина с тайной…

– По-моему, ничего загадочного тут нет. Но ты даже себя не слушаешь. Зачем тогда говорить?

– О чём ты?

– Ну кто только что сказал «ненавижу»?

– Я сказал. У меня есть основания.

– О ком ты сказал? О чём? Кого ты ненавидишь? И кому ты нужен?

– Это моё личное дело, нужен я кому-нибудь или не нужен.

– Но есть люди, о которых хотелось бы…

– Вот в чём дело! – понял я. – Ты имеешь в виду своего приятеля, который щебечет в компании херувимов? И как я мог выпустить из вида! Но не полагая, что он забыт. Никто не забыт, ничто не забыто.

– Есть ещё зависть, – сказала Вера и остановилась, точно обвиняя меня в ней.

«Она по-своему права, – подумал я. – Она ошибается, но права».

– В пятый раз я прихожу в отчаяние из-за твоей непроходимой тупости. В пятый раз! – воскликнул я. – Как сделать, чтобы ты поняла? На голове ходить у меня нет ни малейшего желания. Вдаваться в излияния и дарить тебе чудные крупицы моей души – и подавно… Не стой передо мной безгласной укорой! Я беру Амбражевича в качестве жертвы. И я его ненавижу. Ненавижу, потому что он умер. Не перебивай. Ты не станешь возражать, что он был ничтожеством? Не перебивай, сказал! Не суйся, пока не позвали. Нет, не лживый, не грязный, не бездарный, не плохой, словом не… Встретить таких составило бы некий труд, но может быть, они бы и доставили своеобразное удовольствие. В меру лживый, в меру грязный, в меру дурак, в меру пронырливый, не ангел ада и не гений добра – никто.

Человек как человек… С оглядкой на другого, нескончаемый человек, главным условием существования которого является беспроигрышная заурядность. Я ненавижу его, потому что бессилен понять, почему он умер. Зачем он смерти? Или, если хочешь, так: я не могу понять мотивов. Он был создан для жизни. Ничто должно жить, жило, живёт. Почему смерть уравняла его с другими? Это он, Амбражевич, «отходит к роду отцов своих, которые никогда не увидят света?» Каких отцов! К какому роду! Безроден, бессмертен…

Сказать ей это у меня не хватило мужества. Не хватило мужества, так как я был уверен, что скажи я так про Амбражевича, – её реакция в данном случае вовсе не беспокоила меня, – у меня у самого в первую голову изменится отношение к нему и неизвестно ещё, какое направление примет безрассудная мысль: к берегам ли Крита устремится, к горе У…