Распутин

Все вошли в небольшую столовую, где среди разномастной посуды буйно бурлил видавший виды самовар. И обои в наивных побледневших цветочках, и мебель - все было тут очень поношено, все говорило о давно пролетевших годах, но все, каждый уголок, каждая мелочь, было полно давних и теплых воспоминаний, все было родное. И в широко раскрытые окна слышалось пение птиц, и потоками лился солнечный свет, и рдели на старом истертом полу теплые солнечные пятна. Нет, решительно не только он не может, но и не должен продавать этого милого уголка!..

- Милости прошу, господа! - вежливо и ласково рассаживал он гостей вокруг неуверенно стоявшего на своих ножках стола. - Таня, вы, пожалуйста, хозяйничайте, а вы, Марья Ивановна, садитесь вот в это кресло: оно очень покойно - в нем сиживала моя матушка. А вот скамеечка, что под ноги ставила, затерялась... Пожалуйте, господа!

Гости весело принялись за чай, яйца всмятку, темный мед Агапыча с мертвыми пчелами и всякую другую простую, но удивительно теперь вкусную снедь.

- А вы знаете, Иван Дмитриевич, - рассматривая свои чудесные ногти, сказал Галактион Сергеевич. - Ваша мысль посмотреть землю и у Морозихи я нахожу весьма удачной. Здесь, знаете, у вас будет масса лишней возни: ведь здесь прежде чем строить что-нибудь, надо многое разрушить и расчистить. А это будет стоить больших денег и еще больших трудов. Как человек порядочный, я не должен вводить вас в эту невыгодную сделку...

Володя насторожился и, бросив есть, выжидательно смотрел на отца. Галактион Сергеевич смутился...

- Разрешите по старой дружбе прийти к вам на помощь... - задребезжал вдруг своим старческим смехом Иван Николаевич. - Видимо, продажа Подвязья опять откладывается на неопределенное время? Так?

- Если... если мои покупатели не будут очень в претензии на меня... - смущенно сказал Галактион Сергеевич и вдруг улыбнулся какою-то беззащитной улыбкой.

- Да нисколько! - отозвался Митрич, поняв наконец. - Напротив... Вы здесь, а мы у Морозихи...

- Таня! - строго сказал вдруг Володя.

- Что такое?

- Говорил я вам или нет - отвечайте по чистой совести перед всеми! - что отец мой самый лучший из всех смертных в нашей Окшинской земле? Да или нет?

- Говорил... - улыбнулась Таня.

- Убеждаетесь вы теперь собственными глазами, что и в этом - как и во всем - я прав?

- Я и раньше в этом никогда не сомневалась...

- Ура! - дико закричал Володя и бросился обнимать отца.

- Пошел!.. Пошел прочь, сумасшедший! - отбивался тот и, оттолкнув сына, отошел к окну и сквозь набежавшие слезы стал смотреть на грустные развалины своего дедовского гнезда.

Володя исполнил вокруг смеющегося стола танец апашей. Все вокруг дрожало и звенело, и золотистая пыль закружилась в солнечных лучах.

- Таня, вы должны быть счастливы в этом прекрасном монрепо[36], обещаю вам - вы будете некогда счастливой помещицей! - сказал Володя. - Но не забывайте, прошу вас, то, что я не раз говорил вам о пирожках: этому пункту я придаю особое значение... И я буду есть тут с добрыми соседями свои дыни, а на конвертах с их семечками буду писать: съедена такого-то числа, участвовал такой-то. А вы будете бранить меня за продавленный стул... Антандю[37]?

Все радовались этой отсрочке неизбежной развязки долгой драмы и смеялись. А со двора - теплого, солнечного, сонного - несся бешеный кашель и чиханье.

- Пчих!

- Кудак-так-так!

- Пчих!

- Кудак-так-так!

- И скажи, пожалуйста, что за окаянная птица! А? - хрипел Агапыч натужно. - Может, тысячи разов слышала - нет, знай все свое...Пчхи!

- Кудак-так-так!

- Тьфу, дьявол бестолковый! И в петуха полетел кирпич...

XXXII

У ОДНОГО КОЛОДЦА

Еще зимой уехал Григорий Николаевич к самарским сектантам, с которыми он раньше был знаком только по переписке. Его глубокая религиозность, его кротость, его простота, его нищета, его полная свобода от всяких мирских соблазнов сразу пленили братьев, и всюду и везде он был желанным гостем у них, и беседы на евангельские и вообще религиозные темы шли у них беспрерывно то в самой Самаре, то в одной деревне, то в другой. И ему жизнь среди братьев была чрезвычайно по душе. Взаимопомощь была очень развита между ними и в связи с их трезвостью и трудолюбием чрезвычайно способствовала процветанию их хозяйств. Деньги как будто плыли к ним сами. И наиболее чутких и религиозно настроенных это даже тяготило.

- Все словно бы ничего у нас... - говорил старый и благообразный Никита, у которого жил Григорий Николаевич. - Только вот от богачества отделаться никак не могу...

И на добрых голубых глазах старика налились слезы.