Распутин

Чрез три дня доктор разрешил перенести Григория Николаевича в просторную и чистую комнату, которую снимал Евгений Иванович у муллы, - место в больнице надо было уже другим, - а еще через неделю Григорий Николаевич, слабый и жалкий, уже выходил со своим другом на зады, откуда из-под чуть опушившихся молодой листвой рябинок открывалась дух захватывающая голубая степная даль, солнечная и манящая в себя и обещающая что-то необыкновенное и радостное. И за струящеюся гранью степи - было уже почти жарко - вставали нежно-голубые контуры предгорий Урала, и звенели в небе крестики жаворонков, и так упоительно грело солнце, что в душе звучали благодарственные прекрасные гимны. И говорил в душу кто-то ласковый: мир так прекрасен, а ты, безумец, хотел отказаться от него! И постигала взволнованная душа как будто новую, высшую правду: не отказываться от божественной красоты этой надо, но осветить и освятить ее тою религиозною правдою, которою он до сего времени жил, и отказываться от которой не следует - истина не в антитезе вечного духа и мира матери, но в величественном, радостном и святом синтезе!.. И он умилялся и не стыдился своего умиления...

- А тут во время болезни приезжал из Самары Никита, муку от братьев привез да одежи всякой... - сказал Евгений Иванович. - Очень он сожалел о вас. Удивительно сердечный и хороший человек...

- О да!.. - радостно согласился Григорий Николаевич.

И слабым, шелестящим голосом он рассказывал Евгению Ивановичу с тихим восторгом о своей жизни у сектантов. Евгений Иванович внимательно слушал.

- А знаете, чем удивил и тронул меня Никита больше всего? - спросил он.

- Ну?

- Я думаю, что он этого никогда и ни за что не повторит... - сказал Евгений Иванович. - Но тогда минута вышла уж такая хорошая: в сумерках, в больнице, когда вы бредили все о каких-то больших слонах... Он сознался, что не только у него, но и у многих братьев, которые постарше, иногда поднимается... тоска по обряду, по церкви... по всему, что они оставили... И он говорил: как бы устроить это так, чтобы, не оставляя главного, с ней опять соединиться?

- Ах, как это хорошо! - умилился Григорий Николаевич. - Как это трогательно! Да, да: не все в церкви плохо... И может быть, правда в соединении этих двух враждующих теперь правд, тех и этих...

Они помолчали.

- Ну а что тут, по деревням-то, делается?

- Огорчать мне вас не хочется, но... хорошего мало... - сказал Евгений Иванович. - Зерно, присланное земством на семена, оказалось никуда не годным, а лошади, пригнанные земцами из степей, совершенно дикими. Крестьяне прямо не решаются брать их, а те, которые взяли, жестоко раскаялись: лошади и близко к себе не подпускают, и ногами бьют, и зубами рвут, совершенные дикари. Файзулла, мой хозяин, ухитрился как-то с помощью соседей ввести своего дикаря в оглобли, но как только татары отпустили поводья, тот бросился со двора, одним махом разбил соху о верею и с одними оглоблями унесся в степь...

- А как же пашут мужики?

- Хотите посмотреть? Это совсем близко...

- Пойдемте...

Медленно, то и дело отдыхая, они перешли на другую слободу и вышли на зады, за которыми тотчас же начинались поля. Около разоренного на топливо чьего-то овина они остановились: отсюда было видно все. На ближайшей же полосе целая семья, оборванная и жалкая, заостренными палками раскорчевывала землю и не подымала глаз: было стыдно - еще недавно самостоятельные хозяева, теперь они превратились в нищих, которым даже вспахать полосу было нечем. Чрез две-три полосы пахал молодой мужик на беленькой лошаденке, которая то и дело останавливалась и тяжело носила зелеными боками, вся потная до ушей, точно ее из воды вытащили: жаворонков слушает, говорили с тяжелым юмором мужики о таких стоявших на пашне лошадях. А влево неподалеку шел пахарь, а в соху были запряжены бабы его, жена и свояченица, в грязных, высоко подтыканных платьях. Пот лил с лошадей крупными каплями и смешивался с едкими слезами отчаяния. И вдруг пахарь отшвырнул сошку в сторону, разразился ужасающими ругательствами и, упав на пашню вниз лицом, заголосил дико и страшно...

- Пойдемте, пойдемте... - говорил Евгений Иванович, уже раскаиваясь, что он привел больного сюда. - Идемте же...

- Но что же правительство думает? - тихо проговорил Григорий Николаевич.

- Из Петербурга едет какой-то большой генерал сюда послом от царицы... - отвечал Евгений Иванович. - Мужики говорят - с золотой грамотой, но, конечно, вероятно для того, чтобы посмотреть лично и донести...

- Может быть, что-нибудь и выйдет... - сказал Григорий Николаевич. - Пусть видят... Не звери же...