Распутин

- Да, но... Один уже проехал тут, какой-то кавалергард, во время вашей болезни, но все, что мы от него видели, это было два облака пыли от его троек: на первой несся он сам, а на второй везли его ватерклозет... А в Самаре и в нашем городе стон стоял от его кутежей... И теперь вот уже вторую неделю все лучшие лошади волости мобилизованы и стоят на подставах под второго генерала. Крестьяне просто ревмя ревут, но все их ходатайства об освобождении лошадей для пашни кончаются тем, что земский сажает их в холодную. А ведь самая пахота...

Они снова вышли на деревенскую улицу. Страшное разорение крестьян бросалось в глаза. Среди улицы в пыли играли совершенно голые дети. Собак не было слышно ни одной: всех перебили за зиму, а которые и сами с голоду подохли. Не слышно было веселой переклички петухов. И изб против осени стало вдвое меньше: пожгли на дрова. Теперь семьи опять расселялись, но так как изб не хватало, то потерявшие избу копали себе ямы и, прикрыв их сверху всяким гнильем, жили там в сырости и чаду в невероятной тесноте. На амбулаторном фельдшерском пункте стояли хвосты больных человек по шестьдесят и больше, и замотавшийся, раздраженный фельдшер с помощью сестры наделял их - поскорее, только бы отделаться - зеленым мылом, касторкой, рыбьим жиром и лимонами...

А в солнечном небе над всем этим разрушением и гибелью журчали жаворонки и весело бежали белые и пухлые облака-барашки...

XXXIV

ЦАРСКИЙ ПОСОЛ

С самого раннего утра на селе поднялась озабоченная суета. В волостном правлении мыли, скребли, проветривали мужицкий дух, а урядник, маленький, худенький, в новеньком кителе, с серым озабоченным личиком, крутился на своей худой горбоносой лошади по улице, наводя порядок. Было приказано снять с тифозной больнички красный флаг, чтобы не пугать генерала. Голых ребятишек урядник то и дело загонял в избы. Потом он решил крыльцо волостного правления украсить березками, как в Троицын день. И опять скакал, и опять смотрел вокруг озабоченно и строго, и ему все казалось недостаточно парадно.

Весь день прошел в томительном ожидании. Мужики побросали все работы, и все сходились и низкими голосами о чем-то переговаривались. И они были убеждены, что близится что-то очень серьезное, которое в жизни их произведет крутой поворот к лучшему, даже к небывалому. Суета в волостном правлении и строгая озабоченность урядника подкрепляла их в этих надеждах: не зря же, в самделе...

И вот наконец уже под вечер в струящихся от солнца полях, не запаханных и наполовину, послышался заливистый колокольчик и селом в облаке пыли пронеслась довольно знакомая тройка буланых вяток. То был исправник, высокий худой мужчина с казацкими усами и острыми глазами, которые приводили мужиков в трепет. Чрез небольшой промежуток времени за ним показались еще четыре коляски, запряженные каждая четверкой разнокалиберных крестьянских лошаденок. В первой коляске сидел царский посол в широком английском пальто и фуражке с кокардой, мягкий, румяный старик с седой пушистой бородой, и молоденькая, сухощепая девица с белым зонтиком. Такие же светлые девицы с распущенными зонтиками сидели и в трех остальных колясках, в каждой по две. А за ними нестройной толпой скакали, прыгая в седлах и нескладно взмахивая в такт локтями, стражники и десятские, потные, с вытаращенными от усердия и ужаса глазами.

Одна за другой коляски подкатывали к начисто вымытому крылечку волостного правления. Волостной старшина, богатый толстый мужик с носом в виде большого красного фонаря и с едва видными глазами, исправник и местный земский начальник, флегматичный человек с сонным татарским лицом, но в новеньком мундире, почтительно бросились к коляскам, чтобы помочь высоким гостям выйти. И все это пестрое шествие двинулось медленно в дом. Мокрые от пота лошаденки фыркали и тяжело носили боками. В стороне поодаль, не решаясь беспокоить гостей поклоном, без шапок стояла толпа крестьян. Барышни посмотрели на них в золотые лорнеты, но не нашли в них ничего особенного и, перекидываясь французскими фразами, скрылись в правлении.

Только что вошли высокие гости в просторную, на диво вымытую большую комнату волости, где на стенах висел портрет царя в красном мундире с золотыми шнурочками и целая масса всевозможных приказов, указов, расписаний, предписаний, повелений в рамочках, как старшина вдруг степенно откашлялся и, развернув вытащенную из кармана бумажку, выступил вперед и начал:

- Ваши высокопревосходительствы и сиятельствы! Потому как я почтен от населения... гм-гм... - спутался он, - с чистым усердием... прибегаем к стопам...

Пораженный этой дерзостью, исправник, едва придя в себя, свирепо отдернул его за рукав в сторону и, точно ничего не случилось, стал на его место и, почтительно склонившись перед сановником, сказал: