Распутин

- Нисколько! Все прекрасно понимаю...

- А я тебе говорю: не форси! Я, студент, и то ни черта тут не смыслю, а чтобы какой-то паршивый гимназист...

- Студенты тоже бывают разные...

- Конечно, профессор, конечно... Не всем звезды с неба хватать... Биномонолизм я представляю таким фруктам, как вы, Максим Макси-мыч, - хотя головой клянусь, что ни фига вы тут не понимаете, - а себе по скромности я оставляю девушек милых да смехи, да хаханьки... Клюет? - вдруг разом меняя тон, кивнул он головой на Феню осторожно.

- Не понимаю, как можно выражаться так вульгарно о... - приосанился было Ваня с достоинством.

- Тьфу, черт, опять не так! Да ведь не о биномонолизме говорю я, так какого же черта профессорский вид тут на себя напускать?

- А какие перлы скрыты иногда в глубинах народных! - тихонько воскликнул Ваня. - Это совсем не то, что весь этот наш позолоченный, но гнилой внутри вздор!

- Вот тебе и здравствуйте! - поразился студент. - Да ведь и двух недель не прошло, как ты с Милочкой Войткевич по бульвару разгуливал, а теперь - гнилой вздор?

- Я говорю вообще. Да, гнилой вздор...

- Ну я вам доложу... - протянул Володя, выразительно засвистав. - И неужели все это так в Карле Марксе и прописано?

Из раскрытых окон второго этажа полился вдруг мечтательный нежный вальс. Голоса за столом стихли: все слушали.

- Вот вам мой добрый совет, профессор, - вдруг решительно сказал Володя. - Наплюй ты на свой этот буономиндализм и - жизнью пользуйся, живущий!

И подпевая своим приятным тенорком вальсу, он унесся в дом. Ваня, как бы читая, прошелся раз, другой по садику, а потом снова подошел к окну.

- Феня, милая... эта ваша тайна ужасно мучит меня... В чем дело? - проговорил он. - Почему вы с таким упорством отказываетесь от... Постойте: может быть, вы любите... другого?

- Нет, нет, нет... - тихонько воскликнула Феня. - Никого никогда не любила я... кроме вас... Но... вы не знаете беды моей...

И она вдруг тихонько и жалобно заплакала.

На лестнице снова послышался шум, и Ваня торопливо отошел со своим «Вестником Европы» к столику. На крылечко вышли Иван Николаевич с Галактионом Сергеевичем.

- Ну куда вы так, голубчик, торопитесь? - говорил Иван Николаевич. - Экий вы какой, право! Посидели бы, поговорили... А?

- Всей душой был бы рад, Иван Николаевич, но никак нельзя: Серафима Васильевна ожидает... - отвечал гость. - Мы решили вместе отстоять всенощную. Да вы вот приходите завтра к вечерку с Марьей Ивановной к нам. И молодежь захватите... Попьем чайку, побеседуем... Идет?

- Идет... - отвечал Иван Николаевич. - Ну так постойте, я хоть провожу вас... Глаша, а Глаша! - позвал он в окно.

- Вы что, барин? - с вышитым полотенцем на плече и полоскательницей в руках, появляясь у окна, отозвалась Глаша, горничная, очень рассудительная девица лет за тридцать пять.

- Дай-ка, мне, милая, шляпу - не новую, а ту, постарше, панаму да костыль мой... - сказал Иван Николаевич. - Хочу вот Галактиона Сергеевича проводить...

- Сичас, барин...

- Так-то вот, батюшка Галактион Сергеевич... - проговорил Иван Николаевич. - Вечер-то какой! В рай не надо...

- Хорошее время стоит...

- И время хорошее, и люди хорошие на свете есть - жить можно, хе-хе-хе... - задребезжал тихонько старческим смехом Иван Николаевич. - Вон говорят: старость не радость... Чепуха! Я вот прямо скажу вам: живу и не нарадуюсь. Жизнь проработал для родины, кажется, по совести, государь не забыл меня, наградил как мог, кусок хлеба на старость есть, ребята на свои ноги уже потихоньку становятся. Все слава Богу, за все благодарение Господу...

- Конечно, у нас тут жизнь тихая, хорошая... - сказал немножко грустно Галактион Сергеевич. - Если бы вот только поосторожнее раньше быть. А то жили широко, вовсю, вот оно и сказывается. Едва ли удержу я теперь мое Подвязье, придется продавать. А жалко: родовое гнездо ведь... А красота-то какая... Парк один чего стоит! Вот немножко и грустно...

- Ну авось Господь не без милости... - сказал Иван Николаевич, принимая от Глаши шляпу и палку. - Спасибо. Э-э нет, пальто не надо, не возьму... Теплынь какая...

- Как это так - не возьму? - назидательно и строго проговорила Глаша. - А заговоритесь где да простынете, что скажет мне тогда Марья Ивановна? Нет, нет, без пальта никак нельзя! Пока на руку возьмите, а сядет солнышко, наденете...

- Ну что ты тут будешь делать? - развел старик руками. - Ну, давай и пальто... Идемте, Галактион Сергеевич... Я скоро, Глаша...

Старики вышли в калиточку, а Глаша деловито скрылась в доме. Из окон все лился вальс, тихий и мечтательный... Ваня только было вышел из-за кустов, как на крылечке показалась Марья Ивановна в стареньком пальтеце, с зонтиком и ридикюльчиком в руках.

- А ты что тут один делаешь? - ласково спросила она сына. - Ты на Володю не обижайся: он хоть и озорник, да душа-то у него золотая...

- Что вы, мамочка? Мне и в голову не приходило... - сказал сын. - Я просто... читаю...