Рассеять тьму

– Зелье, кажется, согласно с твоими подозрениями. Хочешь знать мои чувства? Что ж! Изволь. Я уже понял, что для тебя до нашей встречи я был никем. Просто кто-то, о ком ты слышала где-то, когда-то, от кого-то. Кто скользил где-то по краю. Когда ты появилась здесь, я наблюдал за тобой со стороны и вскоре вынужден был признать, что на мне словно шапка-невидимка.

Возразить было совершенно нечего. Всё так и было.

– Мама рассказывала о твоём отце, – сказала я. – Немного. Из её слов я поняла, что они были дружны, когда были маленькими. А потом он возненавидел её за то, что она выбрала моего отца. О существовании Ирла мама вообще никогда не говорила…

Одно упоминание имени этого человека было словно туча, набежавшая в солнечный день.

В комнате с первыми звуками его имени словно похолодало на пару градусов.

– Она так же говорила, что Оливия обвиняла её в смерти твоего отца. И мама всегда это очень болезненно переживала. Поэтому мы редко поднимали эту тему.

– Мы все для тебя не имели значения и это нормально. Ты жила свободной, интересной жизнью, не обременённая долгами и грехами предков, что в случае с Морелами одно и то же. А мне пришлось расти в Морелл-холле.

При воспоминании о мрачном родовом гнезде у меня мурашки побежали по коже.

– Я оказался единственным, связанным с домом кровно. Мне было шесть лет, когда Оливия заставила меня провести первое жертвоприношение. Дом был голоден и зол, обитавшее в нём безумие готово было вот-вот вырваться и расползтись по округе бог весть какой заразой. Демоны питаются кровью и энергией, поэтому бабка заставила убить единственного моего друга детства, единственное существо, которым я дорожил на то время – моего рокфеллера Брауни.

– Ты впервые убил живое существо в шесть лет?! О, господи! Да она в своём уме? Если уж так необходимо было приносить жертвы, приносила бы их сама!

– Видишь ли, по Договору дом принадлежит кровной линии Морелов.

– И что?

– А Оливия урождённая Дэнис-Лоуллин. Да к тому же от рождения она ещё и белый маг.

Вот это сюрприз. Воистину, есть многое на свете, что и не снилось мудрецам.

Оливия – белый маг? В голове не укладывается!

– В общем, вариантов было немного: либо мы бросим дому хоть какой-то кусь, либо он сожрёт нас целиком вместе с тапочками.

– Почему было просто не уйти? Уехать туда, где магия, живущая в доме, не сможет до вас дотянуться?

– Куда? – с горечью поморщился Адейр. – Если не считать того, что нам давал дом, у нас с бабкой ничего не было. Те из артефактов, что ещё можно было загнать, продал наш дед и мой папаша. Морелы знатны и могущественные в плане магии, но с чисто материальной точки зрения мы банкроты. Правда, пока есть дом, это не так важно, мы ни в чём не знали нужды. Он давал всё необходимое, но – за определённую плату. А плата это – секс, боль, кровь. Или жизнь.

– Твоей пёс был единственной жертвой? – тихо спросила я.

– Зачем задавать вопросы, на которые ты сама знаешь ответы, Вероника?

– Я не знаю… вдруг ты сумел найти способ?.. Ты же не мог убивать с шести лет! – меня вдруг обдало таким холодом, что казалось, пробрало до позвоночника. – Ты не похож на убийцу! – в отчаянии воскликнула я.

– Убийцы бывают разными, Вероника, – на сей раз голос его звучал глухо, как из бочки. – Есть твари, получающие от этого удовольствие. Но иногда убивать приходится, чтобы выжить.

– Убийство ничто не может оправдать! Нет для этого оправданий! Не существует!

– Ты выросла в обществе, где человеческая жизнь провозглашена высшей ценностью. В обществе, где о старости и смерти, об уродстве, о слабости, о разрушительном начале страстей не говорят. Но смерть, Вероника, такая же часть всего сущего, как и жизнь. Смерть естественна.

– Когда умираешь естественным путём – возможно. Но кто тебе дал право отбирать её?

– Оливия. Белый маг. Моя воспитательница. Глава рода. Она дала. И не просто дала – настаивала. Мне это не нравилось, Вероника, – голос Адейра зазвучал отрывисто и жёстко.

Признаться, до нашего разговора я почти не слышала у него подобных интонация. Даже тогда, в лесу, он был жесток, но его жестокость смягчалась насмешливостью, а теперь он был серьёзен.

Очень серьёзен. Как никогда раньше.