Расшифровано временем

В лазарете стоит жуткая вонь: зной делает свое дело, раны преют, частые гангрены. Смердящие грязные бинты, задеревеневшие от крови и гноя, мы сжигаем в яме. Вчера во время этой операции подошло несколько юнцов из батальона. Я как раз заталкивал палкой бинты в огонь. С каким-то странно-тревожным интересом, молча они смотрели на мое занятие. Одного, по-моему, начало мутить, он сглотнул слюну и торопливо достал сигарету. Я поднес ему дымившийся малиновый конец палки, но он отдернулся, помотал головой, вытащил спички и тут же ушел. У этих ребят я достал свежий номер „Нахтаусгабе“. Ничего интересного я там не вычитал. Крупно подавалось сообщение, что рейхсфюрер призвал членов гитлерюгенда к участию в сборе урожая…

Сегодня во время обеда спросил старика Дитцхофа:

— Почему вы так мало едите?

— Нет аппетита. Мяса видеть не могу, воротит от него. Это у меня уже полгода… А когда-то любил. В особенности поросячьи ножки.

Я знаю, что у Дитцхофа что-то с желудком, его часто рвет после еды.

— Слушайте, Дитцхоф, вы же из Ораниенбурга? — я решился, наконец, задать вопрос, который мучил меня давно. Он возник еще дома, в отпуске.

— Из Ораниенбурга.

— Это правда, что там… в Заксенхаузене, в этом концлагере…

— Я ничего не знаю, — он пугливо оглянулся.

— Но лагерь же почти в самом городе, в трехстах метрах от центра?

— Мы ничего не слышали…

Он не первый из Ораниенбурга, у кого я спросил о Заксенхаузене. Но ответ один: „Ничего не знаю“.

Мне же отец сказал, что якобы в этом лагере, почти в черте города, убивают узников, свезенных из разных стран. Их очень много… Вот и Дитцхов: „Мы ничего не слышали“.

Чего же ищу в своих расспросах? Подтверждения? Или опровержения, потому что мне удобней не верить в это, и я хочу спрятаться за ложь Дитцхофа и других, хотя понимаю, что ничего не слышать и не знать невозможно: в лагере узников, наверное, столько, сколько жителей в городе…

— Поговаривают, что там уголовники и другие государственные преступники. Их перевоспитывают там… трудом, — пробурчал Дитцхоф…»

«5 июля.

В св. Совинформбюро: „На ос. фр. бои местн. знач.“ Главное под Курском. Немец там попер здорово. Про нас не скажешь даже „бои местн. знач.“. Тишина вообще. С чего бы? Письмо от Лены. Невеселое.

В. фантаз. — собир. в инженеры! Расх. боепр. урез.

Про Щербину — в дивизионке».

К этой записи в дневнике хлебным мякишем приклеено письмо от Лены. Не все, половинка оторвана.

В день начала битвы на Курской дуге мы все еще сидели в обороне. Запомнился тот день еще и тем, что Витькины высказывания, возможно, определили его будущую профессию, хотя тогда они показались мне не больше чем обычный его треп.