Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

"Jam-mo!	"Jam-mo!..
Jam-mo!"--what contrasts in life!	Jam-mo!..", -- какие житейские контрасты!
When she sat like that, with tightly clasped hands, stony, mournful, I used to feel as though we were both characters in some novel in the old-fashioned style called	Когда она сидела таким образом, стиснув руки, окаменелая, скорбная, мне представлялось, что оба мы участвуем в каком-то романе, в старинном вкусе, под названием
"The Ill-fated,"	"Злосчастная",
"The Abandoned," or something of the sort.	"Покинутая" или что-нибудь вроде.
Both of us: she--the ill-fated, the abandoned; and I--the faithful, devoted friend, the dreamer, and, if you like it, a superfluous man, a failure capable of nothing but coughing and dreaming, and perhaps sacrificing myself. But who and what needed my sacrifices now?	Оба мы: она -- злосчастная, брошенная, а я -верный, преданный друг, мечтатель и, если угодно, лишний человек, неудачник, не способный уже ни на что, как только кашлять и мечтать, да, пожалуй, еще жертвовать собой... но кому и на что нужны теперь мои жертвы?
And what had I to sacrifice, indeed?	Да и чем жертвовать, спрашивается?
When we came in in the evening we always drank tea in her room and talked.	После вечерней прогулки мы каждый раз пили чай в ее номере и разговаривали.
We did not shrink from touching on old, unhealed wounds-- on the contrary, for some reason I felt a positive pleasure in telling her about my life at Orlov's, or referring openly to relations which I knew and which could not have been concealed from me.	Мы не боялись трогать старых, еще не заживших ран, -- напротив, я почему-то даже испытывал удовольствие, когда рассказывал ей о своей жизни у Орлова или откровенно касался отношений, которые мне были известны и не могли быть от меня скрыты.
"At moments I hated you," I said to her. "When he was capricious, condescending, told you lies, I marvelled how it was you did not see, did not understand, when it was all so clear!	-- Минутами я вас ненавидел, -- говорил я. -Когда он капризничал, снисходил и лгал, то меня поражало, как это вы ничего не видите, не понимаете, когда всё так ясно.
You kissed his hands, you knelt to him, you flattered him. . ."	Целуете ему руки, стоите на коленях, льстите...
"When I . . . kissed his hands and knelt to him, I loved him . . ." she said, blushing crimson.	-- Когда я... целовала руки и стояла на коленях, я любила... -- говорила она, краснея.
"Can it have been so difficult to see through him?	-- Неужели было так трудно разгадать его?
A fine sphinx!	Хорош сфинкс!
A sphinx indeed--a kammer-junker!	Сфинкс -- камер-юнкер!
I reproach you for nothing, God forbid," I went on, feeling I was coarse, that I had not the tact, the delicacy which are so essential when you have to do with a fellow-creature's soul; in early days before I knew her I had not noticed this defect in myself. "But how could you fail to see what he was," I went on, speaking more softly and more diffidently, however.	Я ни в чем вас не упрекаю, храни бог, -продолжал я, чувствуя, что я грубоват, что у меня нет светскости и той деликатности, которая так нужна, когда имеешь дело с чужою душой; раньше, до знакомства с ней, я не замечал в себе этого недостатка. -- Но как вы могли не угадать? -- повторял я, но уже тише и неувереннее.