Рассказ о непокое

Волнуясь, Мате иногда коверкал русский язык и говорил, словно спеша законспектировать мысль. Но он сразу же ловил себя на этом и подробно объяснял, что он имел в виду. Он хотел сказать, что смех в литературе должен не успокаивать, а будоражить. Смех над врагом должен не разоружить читателя, а мобилизовать, не тащить назад, а звать вперед.

И вот теперь, через несколько лет, в Билыках, мы сидели с Мате перед свежим номером газеты: последние известия из-под Гвадалахары, с фронта боев испанского народа против фашистских полчищ Франко. Мате сказал мне:

— Послушай, ты видишь, что вышло из националистов? Они воюют с фашистским оружием в руках. Рано мы с тобой тогда смеялись.

В Испании воевали против испанского народа испанские, итальянские, немецкие молодчики, но то воевал фашизм. Глаз большевика хорошо видел корни фашизма: его породил капитализм. Глаз большевика видел и то, куда идет буржуазный национализм, — только в фашизм! Мысль художника свободно ассоциировала свои прежние и нынешние наблюдения. Мате узнавал в об-личье испанского, итальянского или немецкого — международного — фашизма и черты украинских националистов.

И непосредственно перейдя от волнующих событий в далекой Испании к моим давним романам, Мате сказал:

— Послушай, теперь ты понимаешь, в чем была тогда твоя ошибка?

Да, я уже хорошо понимал, в чем были мои ошибки. И понять это немало помог мне именно Мате Залка еще тогда, в двадцатые годы.

Я подчеркиваю — еще в двадцатые годы, потому что были мы с ним тогда в противоположных, резко антагонистических литературных лагерях.

Тогда, когда происходили наши с Залкой беседы о моих книгах, групповая борьба достигла высокого накала. И в такой обстановке Мате вел со мной разговоры, вступал в спор, старался добраться до истины. Он был настоящий большевик, коммунист — он умел смотреть на вещи глубоко и серьезно, мнения свои высказывал откровенно и прямо и понимал, что перед ним не враг, а друг, с которым надо вместе вести поиски правильного пути, верного решения сложнейших вопросов современности. Собственно, самая дружба с Залкой и снимала с глаз моих завесу — предубеждение против всего, что идет от вуспповцев и рапповцев, помогала отбросить сектантскую амбицию, увидеть, что и среди рапповцев или вуспповцев есть настоящие коммунисты; словом, это была чистая душа, которой ты мог сердечно открыться; крепкая рука, на которую мог твердо опереться; ясная голова, которой мог безусловно верить.

Но вернемся к нашим беседам с Залкой о моих книгах.

Каждому ясно, что художественное произведение должно содержанием своим принимать участие в борьбе против вражеской идеологии. Но бороться против вражеской идеологии вовсе не значит отмахиваться от нее. Надо вскрывать ее антинародную контрреволюционную сущность. Вражескую идеологию "не вытравить" какими-либо химическими средствами. Враг падает лишь под ударами бойцов, и вражескую идеологию можно победить только утверждением своей, справедливой идеологии, только через показ созидания нового, справедливого социалистического бытия.

Мои первые литературные пробы действительно разоблачали, развенчивали националистов, а следовательно, и вражескую националистическую идеологию. И это хорошо. Но они были еще лишены тех идей, которые противостоят идеологии буржуазного национализма. Они были лишены и показа самой борьбы народа против идеологии националистов. В них не было образов борцов, которые в борьбе утверждают свою, справедливую идеологию.

Таковы ошибки моих первых книг, где поднята тема национализма.

Но — настаивал Залка — вина автора этих книг серьезнее. Он должен был учитывать, когда и при каких обстоятельствах вышли в свет его книги. Ведь книги эти выходили в свет в годы, когда шла особенно острая борьба против проявлений буржуазного национализма, в том числе и в литературе, когда кипела борьба против антиленинских вылазок на всем идеологическом фронте. Партия разгромила происки националистической контрреволюции, партийные документы того времени раскрывали весь колоссальный объем и всю глубину принципиальной, идейной и политической борьбы — ведь вспомним, то было время открытой партийной дискуссии, время борьбы против антипартийной оппозиции. А писатель, революционный, советский писатель — "рупор партии", как говорил Залка, — не сумел заострить свое оружие, чтоб сразить врага наповал. Не сумел — значит, лишь затушевал остроту борьбы. Вот что усугубляло вину автора — утверждал тогда Залка.

И вот мы в Билыках, спустя несколько лет, говорили о том, что в романе, который я теперь напишу ("Восемнадцатилетние"), я должен не только высмеять националистов, но и вскрыть антинародную сущность идеологии национализма; не только вскрыть ее, но и противопоставить ей идеологию пролетарского интернационализма, раскрывая ее в делах людей.

Мате был человеком исключительно последовательным. Слово писателя было у него и революционным действием. И дела его никогда не расходились со словом. Слово и дело были едины. Это было одно целое — он сам.