Рассказ о рассказе, интеллект и субъект

Автономия призывает к таким «существованиям», как честь, честность, достоинство, она требует проявлять доблесть и стойкость, борясь с теми, кто бросает вызов автономии, а, с другой стороны, есть и включение, которое тоже как автономия требует защиты, преклонения, ну и другого, и тут тоже есть и долг, и служение, и между автономией и включением нет противоречия в действительном состоянии (автономия = вкуда = включение). Причем автономный всегда включен «куда-то». При всем его желании видеть себя как само-цель, как достаточность, как-полноту – это только «видимость себя», а, с другой стороны, «автономия = включение», и это противоречие требует понимания отсутствия возможности уйти от субъектии с помощью какого-то огораживания, эгоизма, примитивизации свободы воли …, утилитаризации этики, ущербного индивидуализма. На самом деле «уход от включения = устранение автономии», то есть это автаркия у киников или устранение индивидуализма у других пробужденных, то есть предполагается «выключение», а не какая-то очередная «радикальная автономия»129. Такое действительное «выключение» – это «сон для включенных», а «для исключенного это форма присутствия».

Противоречия между мыслью и не-мыслью могут быть, но как это можно продумать? Чем значительнее становится разворачивание автономии, тем «более невыносимо» все то, что посягает на такую автономию, то есть субъект = автономия, и все, что направляется в ее сторону, – это мерзость и враг. Отсюда при становлении «существа» автономии идет параллельная, постоянная «схематизация», «абстрагизация», «притушение», «маскировка» фагии. Субъект не может отказаться от фагии, иначе он перестанет быть как-субъект, но усиливающаяся автономия требует постоянной значительной маскировки фагии от ума активного.

Нужно точно предположить, что «обязательная солидарность»130 является необходимым условием для создания чего-то больше, чем отдельная мысль. При отсутствии каких-либо «законов» солидарности возможность существования чего-то большего, чем отдельная мысль, становится невозможным. То есть, с одной стороны, монадоидальность мысли – это способ присутствия активного развития, творчества и другого, а солидарность – это способ создания возможности политеизма монадоидальности131, которая позволяет быть разным мыслям, которые одновременно, каждая сама по себе, при ее автономизации позволяет создавать условия для активного творчества. Отсюда рассказ в обязательном порядке предполагает и автономизацию мысли, и ее солидаризацию по отношению к другим уже после первого акта присутствующим монадам. Иначе существование монадоидальности перестанет быть возможной.

При этом «выдирание» себя из среды в качестве какой-то автономии – это значительная великая загадка для активного интеллекта, то есть, как такое вообще стало возможным? При этом остается открытым вопрос о присутствии такой субъекности у любого другого. При этом присутствующая субъектность обязательно предполагает самосубъектность (само-рассказ)? А у того, у чего уже присутствует субъектность, она может «быть разной»? Субъектность «искусственна» или это обязательный «результат становления»? Можно ли «описать структуру» такой субъектности? Насколько «субъективизация среды» имеет право быть? При этом любая субъективизация предполагает то, что «для» ума «не существует ничего, кроме мысли»…

То, что стало субъектом, как всегда будет иметь разность содержания. В нем будут всякие мысли. Эти мысли могут иметь экзистенциональную форму и по-разному относиться к участию в рассказе. Поэтому желание достичь одинаковости «во всем внутри содержания» в субъекте – это, конечно, благостное стремление, но оно каждый раз будет сталкиваться с противостоянием этому со стороны присутствующего «пространства»132, которое в любом случае разделяет мысли на монады. При этом только определенная цельная мысль может соединять определенную разность в нечто общее в конкретном акте. И такой акт может конкретным образом преобразовывать сущностную определенную монадоидальную экзистенцию в другое. А затем все повторится с самого начала.

1.6. Об игре

133

Предположим, что то, что является актом-субъектом, а не просто «тем, что есть», (аксиоматически) воспринимает «пространство»134 как игру135, таким образом становясь участником какого-либо противостояния136. В таком случае происходит снятие представления «о мысле-субъекте и его цели» и возникает мысль «игрок», цель которого не «поход к чему-то новому через включение всего что-», а «доминирование в игре через размышление других мыслей», которое может включать различные данные: и игроков137, и стадии игры, и уровни, и различные формы противостояния, и все остальное.

– Субъект – это тот, кто выстраивает себя вокруг своей цели.

– Игрок – это уже участник противостояния, где общая цель участия – переиграть в игре. При этом то, что происходит в игре, может передаваться туда в стержень и становиться началом и цементом для других процессов.