Рассказчик. Воспоминания барабанщика Nirvana и фронтмена Foo Fighters

Шли годы, и на моем теле образовалась целая коллекция этих маленьких расплывчатых воспоминаний. Маленькая отметка здесь, маленькая отметка там. И вот я наконец получил возможность сделать настоящую татуировку у итальянского художника по имени Андреа Ганора, который жил в легендарном сквоте Van Hall в Амстердаме. Это было двухэтажное здание бывшего завода, которое в конце 1987 года заняла небольшая группа панк-рокеров со всей Европы. Голландцы, немцы, итальянцы — это было сплоченное сообщество друзей, сделавшее это холодное, похожее на пещеру помещение своим домом, с концертным залом внизу (где, кстати, в 1988 году был записан мой первый концертный альбом SCREAM Live! at Van Hall). Когда мне было восемнадцать, этот сквот стал для Scream практически домом. Татуировщик Андреа жил там, и большинство обитателей Van Hall с гордостью носили на себе его работы. Он был настоящим художником, но, в отличие от стерильных лабораторных условий большинства настоящих тату-салонов, его студия располагалась в его спальне, а машинка для татуировок была сделана из старого дверного звонка. Мы курили косяк за косяком и слушали панк- и метал-пластинки; комнату наполняли наш смех и гудение инструмента. По сей день я все еще живо помню трепет от той первой, «настоящей» татуировки и каждый раз, когда смотрю в зеркало на татуировку, сделанную мне им той ночью, сразу вспоминаю его сильный итальянский акцент и сладкий запах гашиша. Тридцать три года спустя ее цвет все еще не поблек.

Вскоре период шикарной жизни закончился, и я вернулся к экономному распределению корн-догов и бесконечным проклятиям в сторону черепахи в террариуме в попытках спрятаться от этого стука, засунув голову под грязные подушки со старого дивана. Урок усвоен. Постепенно я начал скучать по дому. Я бросил друзей, семью, свою милую Вирджинию ради… этого. Суровая зима Тихоокеанского Северо-Запада и отсутствие солнечного света только усиливали депрессию, тенью нависающую надо мной, но, к счастью, у меня все еще было то, что удерживало меня от возвращения домой, — музыка. Какой бы дисфункциональной ни была временами Nirvana, беря в руки инструменты, мы сосредоточивались только на одном. МЫ ХОТЕЛИ БЫТЬ ЛУЧШИМИ. Или, как однажды сказал Курт музыкальному продюсеру и титану Донни Йеннеру в его офисе в Нью-Йоркском небоскребе: «Мы хотим быть самой известной группой в мире». (Я думал, что он шутит.) Наше репетиционное пространство представляло собой амбар, преобразованный в студию, в получасе езды в северном направлении от Олимпии в пригороде Такомы. Лишь немногим лучше старого сырого подвала, в нем было отопление и небольшая звуковая система (о довольно сомнительном старом ковролине не буду и говорить), поэтому он в целом удовлетворял наши простые потребности. Мы с Куртом радостно ездили туда пять дней в неделю на «Датсун В210» (подарок Курту от одной пожилой женщины), который с трудом доезжал до пятой автомагистрали, не растеряв всех колес (что, впрочем, однажды произошло — разбросанные по всей дороге гайки нам пришлось собирать в темноте). Наша музыка была единственной вещью, которая отвлекла меня от трудностей этой моей новой жизни, единственной вещью, которая оправдывала все эти лишения. Каждая репетиция начиналась с «нойз-джема», ставшим своего рода импровизационным упражнением. Это улучшило нашу сыгранность, и теперь структуру песни не обязательно нужно было проговаривать — все получалось само. Словно стая дроздов, гипнотической волной изящно проплывающая над полем зимой. Этот метод сыграл важную роль в динамике тихого / громкого звука, которой мы стали известны, хотя его изобрели не мы. Эта заслуга принадлежит нашим кумирам, The Pixies, оказавшим на нас огромное влияние. Мы заимствовали их фирменный стиль во многих новых песнях: простые тихие куплеты, переходящие в кричащие припевы. Этот звуковой контраст в первую очередь заметен в песне «Smells Like Teen Spirit».